Если бы не эти последние десять лет, можно было бы с полным основанием сказать, что он умер, не понятый в родной стране. Один умный человек верно заметил, что следует отдать справедливость землякам Андерсена: они не понимали его и мешали ему, когда могли и в чём могли.
Если бы признание не пришло к нему из-за границы, я думаю, он никогда не получил бы его на родине. Но оно пришло, пришло, пришло...
Мышление Андерсена одушевляет всё вокруг, до него у романтиков, разумеется, встречались подобные приёмы, но он с наибольшей силой ввёл их в литературу. Помните Чехова? «Вот пепельница, хотите, завтра будет рассказ». Это путь Андерсена. Только великий сказочник шёл много более трудным путём, ведь его произведения одинаково содержательны и для детей, и для взрослых.
Любая сказка Андерсена существует как бы в двух вариантах: взрослом и детском... Андерсен в любой момент мог сказать: «Вот скорлупа, хотите, будет «Гадкий утёнок»?» Или: «Вот анекдот, завтра будет готов «Голый король». А видите, в том конце улицы — развалюха. Сегодня я начну о ней сказку, она будет называться «Старый дом». За всем этим — ДАР. Он не поддаётся анализу. Для нашего сказочника всё вокруг думает, веселится, горюет, поёт, любит, ненавидит, страдает, разговаривает... Все-все-все. И всё-всё-всё... Сказок подобного типа никогда в мире не было.
Многие прекрасные русские писатели ставили творчество Андерсена очень высоко. Среди почитателей сказочника — Лев Толстой, Максим Горький, Александр Блок, Марина Цветаева...
Bсe…
В. М. Гаршин находился в своём «сказочном» творчестве под заметным влиянием Андерсена и мечтал издать свои произведения с таким посвящением: «Великому учителю моему — Гансу Христиану Андерсену».
Нетрудно заметить андерсеновское влияние в «Алёнушкиных сказках» — на мой взгляд, лучших сказках в русской литературе. В письме к матери Мамин-Сибиряк писал, что его сказки — лучшее, что у него есть, только они и уцелеют после его смерти. Кажется, он был прав...
М. А. Бекетова, сестра матери великого Александра Блока, первой в России написала книгу об Андерсене, она вышла в 1892 году. Блок с детства знал творчество датского гения. Меня всегда поражала запись в его дневнике от 20 ноября 1907 года: «Я давно уже не читаю ничего, кроме него». Блоку было 27 лет...
По существу, об Андерсене почти не написано ничего достойного, о нём самом рассказывают его многочисленные письма, «Сказка моей жизни», стихи, драматические произведения, дневники, записные книжки...
Всё сказано — и ни-че-го.
Мне он представляется абсолютно одиноким человеком, и вся его жизнь была побегом от одиночества, он жаждал быть с людьми, но он был обречён. Бог наказывает, мучает того, кого любит. Он не создал семьи, хотя влюблялся, скорее романтически, он, может быть, самый главный романтик всех времён и народов, абсолютный, я бы сказал, романтик...
Его сказки — суть концентрированные романы; нужно владеть огромным Божьим даром, чтобы великие мысли, идеи выражать столь поэтично, ярко, доступно для образованных и простолюдинов, детей и взрослых. Вот уж писатель для всех и на все времена.
В сказках Андерсена — тоска по детям. В каждом ребёнке он видел своего ребёнка. Он никогда не был запанибрата с детьми, он уважал в них личность. При всей своей открытости он был довольно скрытным человеком, временами — совершенно скрытным, и э го при том, что он очень любил общество, публичное чтение, новых людей...
Его сказки дарили каждому ребёнку хоть по одному лучу. Он — солнце всемирного детства. Всего-то две вещи для этого нужно: любовь и талант... Он вдруг увидел — и вначале не поверил этому, — что сказки упруги той упругостью, которую он бы хотел видеть в своих романах и которой в них не было... Эти сказки писало его детство: узловатые руки старух из богадельни, бабушкины глаза, улочки Оденсе, его сады и цветы, его бабочки и водяная мельница, сочетание веселья и печали оживает в них, причудливо колдуя...
Его одиночество не нашло другого одиночества, чтобы слиться с ним, не могло вылиться в дружество, в любовь, но ворвалось в сказки и осветило их внутренним светом. Его одиночество одушевило другие одиночества вокруг — одиночество стула, фонаря, штопальной иглы. Любой лист был для него сотрудником жизни, явлением бытия, равным поцелую, улыбка волны или цветка становилась событием дня... а доброе слово запечатлевали скрижали души.
Астрология Андерсена...
Его сказки — солнечное сплетение его поэзии, неудачной любви, тщеславия нищеты, болезненной склонности к путешествиям и одиночеству толпы, нерастраченной нежности, страха критики, боязни повториться, поиска тем, сюжетов; герои многих сказок путешествуют, путешествие — спасение от болезненного покоя. Путешествия были его хлебом насущным. Душа требовала эликсира дороги.
Его личная жизнь — это литература, и только. Мелодию страданья он положил на музыку любви... Уголь, камень одиночества, страха, страданья он перерабатывал в свет стихов, романов, а главное — сказок.
Он был хорошим объектом для проповедей, ибо слишком ясно ощущал свою необразованность. Он ощущал своё несовершенство всем хаосом, пленённым оболочкой кожи. Его мечты были столь неисполнимыми, что исполнялись: он прославился. Пуповиной, которая не оборвалась и всегда связывала его с детством, была радость.
Каким-то образом мир природы и мир мечты был для него столь же значим, реален, как мир людей, он сбегал из одного мира в другой, переливался, передоверялся то одному, то другому миру... Глаза писателя смотрели на мир из глубоких глазниц, как из амбразуры.
Через тончайшую кожу его сказок можно было без труда различить кровеносную систему самого автора.
Принято думать, что описание длинных биографий всех известных предков великого человека по иному высветит нам облик искомого лица, я этого не нахожу, и даже наоборот: чем больше предков проходит перед нами, тем туманнее становится облик гения или таланта; при чём тут эти люди! — так и хочется воскликнуть огорчённым сердцем, всматриваясь в портреты выплывающих из исторической неизвестности людей, из-под вороха пыльных, отсыревших, сгнивших сведений не веет свежим воздухом правды и уж совсем нет поэзии в ворохе этих лежалых сведений.
Всякий раз, изучая предшественников гения, наталкиваешься на сопротивление времени, оно как бы говорит: тайны не найдёшь, а чистый воздух поэзии сказочника не вкусишь...
Но — перелистаем, перелистаем изъеденную мышами-биографами эти почти истлевшие страницы, самому Андерсену верить трудно: как поэт он многое приукрасил в своём детстве, да и во всей жизни. Воздадим ему за это должное: он как бы призвал не слишком увлекаться «Сказкой моей жизни». Она — именно сказка.
