— Владельцы домов, в которых выделены квартиры по восьмой программе, и «суперы», управляющие этими домами, все хотят за эти квартиры большие взятки.
— Ты слышала, что сказал Рафаил Соломонович? — выразительно посмотрела дама на дочь.
— Мамулечка, я все устрою.
В разговор вступили другие:
— Ха, восьмая программа!.. Это надо годы ждать.
— Да, я здесь уже пять лет, недавно поехал утром в контору, где распределяют квартиры по ней, а там уже полным — полно наших русских дебилов, сумятица, и мне ничего не досталось.
Действительно, получить квартиру по восьмой программе было очень трудно. По ней жильцы платили намного меньше (город доплачивал хозяину).
Через два месяца дама позвонила Райхману:
— Рафаил Соломонович, приходите с Гертрудой Моисеевной ко мне на новоселье.
У нее была очень удобная квартира из двух комнат и кухни, в новом доме — башне, с балконом, выходящим на океан. Молодая русская горничная подавала на стол. Хозяйка представила ее:
— Это Муся, из Душанбе, там она была учительницей.
Райхман обошел квартиру, постоял на балконе, ощущая океанский бриз:
— Берта Яковлевна, как вам удалось получить все это по восьмой программе?
— Ах, я ничего в этом не понимаю — все устраивала моя дочь.
— Наверное, дала большую взятку? Всем известно, что за это требуют громадные взятки — по 10–20 тысяч.
— О, нет, моя дочка не такая, она говорила, что ее лишь попросили оплатить ремонт.
— Ой ли? — он не поверил и захохотал.
— Но я же беженка, — возразила Берта Яковлевна. — Я имею право.
— Вы, Берта Яковлевна, беженка — неженка.
— Причем тут «неженка»? Я просто приехала к своей дочери.
Дочь «беженки — неженки» была из «новых русских», она уже купила большой дом для себя, две квартиры в Манхэттене — для себя и юной дочери и, конечно, могла дать большую взятку.
— Ну да. И за это вам дали прекрасную квартиру, прислугу и бесплатную медицину? Ваша дочка, должно быть, чрезвычайно богатая и энергичная женщина, — и Райхман расхохотался так, что Гертруда подтолкнула его в бок:
— Рафаил, перестань!
* * *
Райхман легко вжился в среду «бенефитчиков» и «программистов». С его бывшим высоким положением и знаниями он мог бы найти себе применение как консультант, но его это не интересовало. Он разгуливал по широкому дощатому настилу над берегом залива — Брайтонскому променаду, заговаривал с людьми, шутил, смеялся, рассказывал свои байки. В нем была сановитость, делающая его заметным, а большой белый пудель, которого он водил на поводке, придавал ему еще больше импозантности.
Он стал популярной фигурой, о нем уважительно говорили:
— Вот, большой профессор был, академик, важный человек, а сам такой простой, правильный.
Гертруде не нравилось, что он ничем не занят, ей не хотелось жить на Брайтоне и общаться только с русскими. Но он не слушал ее, а она была полна забот о внуках. Ее расстраивало, что дети говорят по — русски с акцентом и не умеют читать. Для улучшения их русского она решила прочитать двум старшим внучкам «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина, одну из многих привезенных книг. Они слушали внимательно, и, торжественно закончив сказку словами: «…На пороге сидит его старуха, а перед нею разбитое корыто», она спросила:
— Вы знаете, что такое корыто?
Девочки воскликнули:
— Знаем, знаем, это washing machine (стиральная машина).
Ее внучки учились в еврейской религиозной школе, их учили ивриту и основам религиозных традиций. Юные души, чувствительные и восприимчивые, они усваивали основы религии и требовали от приехавших дедушки с бабушкой:
— Почему вы не зажигаете свечки в пятницу вечером, когда начинается шабат?
— Почему не едите кошерное? Все евреи должны есть кошерное.
— Почему дедушка не носит на голове кипу? Почему вы не ходите в синагогу?
Райхманы были абсолютно неверующие, но к приходам внучек им приходилось делать то, что они просили: она зажигала свечи, а он водружал кипу на лысую голову.
* * *
Учить английский Райхман не хотел, читал эмигрантские газеты, слушал русское радио, смотрел русское телевидение. Дочки подарили ему компьютер, чтобы он увлекся новым техническим чудом и перестал без конца рассказывать одни и те же истории. Но освоение компьютера требовало усилий, а он не захотел и не смог их приложить.
— А что? Пусть Гертруда этим занимается, — заявил он, и Гертруда быстро освоила новую технику.
Синагога всячески заманивала к себе пожилых эмигрантов, по еврейским праздникам им давали подарки, их устраивали на несложную работу при синагоге или пристраивали ухаживать за стариками — инвалидами. Некоторые пожилые все же стали ходить в синагогу и пели там хором молитвы, за это тоже получая подарки. Пошел туда петь и Рафаил. Он надевал галстук — бабочку и шел общаться с «хористами», которые наперебой рассказывали друг другу истории из прошлой жизни.
Алеша пробовал уговорить Райхмана, чтобы тот занялся чем-то, но он отшучивался:
— Вот ты — такой, а я — такой! А что? Я много читаю и даже пою в синагоге в «еврейском хоре Пятницкого».
Алеша делился с Лилей:
— Какой у Рафаила поразительный переход от активной жизни к паразитическому существованию! Как он обеднил свою жизнь, отказавшись выучить английский и понять Америку.
Гертруда жаловалась Лиле с Алешей на религиозную атмосферу окружения и на мужа.
Лиля сочувствовала ей и мысленно сравнивала его судьбу в Америке с судьбой Лорочки Жмуркиной. Лорочка ничего не имела в России и так бы там и прожила, но в Америке поняла, что можно добиться всего — работала, училась и достигла благополучной жизни, обеспечила ее и дочке. А Рафаил был в Союзе большим ученым, но в США не стал ничего добиваться, жил лишь воспоминаниями и сам перевел себя в низший класс. Если прошлое людей не замещается ничем в настоящем, люди оказываются за бортом жизни.
* * *
Однажды Гертруда сказала:
— Я хочу начать водить Рафаила в детский садик.
— Как в детский садик?! О чем ты говоришь?
— Да это не настоящий садик, это эмигранты так его называют! Это Community Center, общественный центр, рядом с жилым домом для стариков и инвалидов. Они все ходят туда, их там развлекают, кормят так, что они приносят еду на дом. Там они проводят целые дни, плавают в бассейне, занимаются гимнастикой, играют на бильярде, по вечерам танцуют, смотрят кино. Иногда приезжают гастролеры из России, выступают у них.
Над Брайтоновским центром была большая неоновая вывеска — реклама: «Досуговый центр с широкой сервисной инфраструктурой на русском». Таких центров было много по всей Америке, все они предоставляли эмигрантам общение и развлечения.
