— Два себе, один брату.
— Знаю — спекуляция!
Чрез 10 минут автобус. Цыган не вчера родился, сообразил, что и к чему: надо дать служивому, уж больно настойчиво просит. Вкладывает в паспорт 100 рублей и на стол. «Ладно, забирай документы, — меняет тональность милиционер и протягивает руку к паспорту, — Считай, что тебе повезло — не все такие добрые, как я». В это время заходит некто в штатском. А паспорт со сторублевкой у милиционера в руке. «Что у него?» — между прочим спрашивает штатский. — «Ковры, подозрение в спекуляции, — надменно отвечает милиционер и вдруг свирепеет. — А это что?!» Показывает на купюру в паспорте. Цыгану бы повалять дурака, мол, просто держит деньги в паспорте. Но считанные минуты до автобуса. Несколько раз заглядывала цыганка с цыганятами, и в отчаянии он делает роковую ошибку: просит обоих, милиционера и штатского, взять деньги, если мало — еще добавит, только отпустить. Многозначительный обмен взглядами: «Взятка!» Друг при друге они не берут, к тому же «штатский» оказался начальником. Пропали билеты — улетела цыганская семья, и хотя ковры не конфисковали, цыгана посадили за «покушение» дать должностным лицам взятку. Три года.
Но почему суд не учел, что цыгана вынудили к этому, что задержали безосновательно? Ведь закон освобождает от ответственности по 174 статье людей, у которых вымогают деньги. Поскольку ковры не забрали, повода для задержания не было. Значит, превышение власти с целью вымогательства. Кого же надо судить? — Как две капли другой приговор, тоже с коврами. Племянник с дядей на перроне одного из московских вокзалов спешат с багажом к вагону. Останавливает милиционер: «Откуда ковры? Зачем столько?» Обоих в привокзальный участок. Пожилого дядю выпустили. А племянник, малый лет 30, — вот он, в этой камере: два с половиной года за четыре ковра на собственные, заработанные деньги — незаконное приобретение товара с целью спекуляции». «Незаконное?» Где доказательства? Наверняка, конечно, переплатили продавцу, брали из-под прилавка, но кто это установил? Говорят, с рук — кто доказал обратное? А если нет доказательств, то взятки гладки, — с рук покупать не преступление. «С целью спекуляции?» Где доказательства? Кто это показывает? Почему две семьи не могут приобрести для себя четыре ковра? Обвинение в спекуляции основано только на «внутреннем убеждении» милиционера, следователя и судьи, курам на смех. Если они не стесняются выносить подобные приговоры, значит, абсолютно уверены в своей безнаказанности, в том, что никто приговор рассматривать не будет, поэтому никакие жалобы не помогут. Что делают адвокаты? За что им деньги платят?
В этой камере срок подачи кассации почти у всех истек, я писал жалобы в надзорные инстанции: вышестоящий суд, прокуратуру. Серьезных надежд, конечно, никто, не возлагал, но отправляя жалобу, человек успокаивался: он сделал все, что мог, хоть перед собой не в долгу. Это сознание необходимо. Кроме того, в вакууме пустого, бессмысленного времяпрепровождения хоть чем-то наполнялась жизнь, было чего ждать, о чем думать и даже на что-то надеяться. По этой причине пыхтели, кропали свои жалобы и те, до кого у меня руки не доходили, чьи дела я считал безнадежными. «О чем же вы раньше думали? — не мог я взять в толк. — Почему вовремя кассацию не писали?»
— Да мы такой народ — пока жареный петух в жопу не клюнет.
У Гриши по всякому поводу наготове притча или анекдот. Так объясняет их психологию:
— Один пилит сук, на котором сидит, а другой говорит: «Что ты делаешь — свалишься!» «Пошел на х…!» Упал на землю, чешет задницу: «Кто ж это проходил, колдун, что ли?»
— Чему ты удивляешься, Профессор? — сквозь смех кричат со стороны — У нас все по-русски: своровал ящик водки, продал, а деньги пропил.
— Ты на зоне богатый будешь, — говорит мне Гриша.
— Почему?
— Там все за деньги. Каждая жалоба, помиловка — не меньше пяти рублей.
— А сам ты почему не пишешь?
— Вначале писал, — говорит Гриша, — потом надоело. Одному поможешь — отбоя не будет. И бестолку. Кому это нужно? Думаешь, им нужно? Это они от нечего делать, лишь бы чем-то себя занять. Что я им — погремушка? Почему многие от адвоката отказываются, кассации не пишут? Потому что сами в тюрьму лезут. Пропьются, работать не хотят, из квартиры гонят — тюрьма для них дом родной. В тепле, трехразовая баланда — разве на воле они лучше живут? Жрать нечего, валяются где попало, надоест — нарочно сделают так, чтоб посадили. На хрена им кассация? Ты пишешь, а они смеются. Идут двое по болоту. Один по кочкам, другой по воде: по колено, по пояс, по горло. Тот видит — человек тонет, кричит ему «Иди по кочкам!» «Хули ты пристал, я здесь живу!» А ты им бесплатно кассатки пишешь.
Не исключено, может, бывает такое. Есть спившиеся и заблудшие», но я не встречал никого, кто бы сам норовил в тюрьму.
Нет, не видел я бродяги из О'Генри, который без гроша заказал в ресторане богатый ужин, чтоб зиму отсидеться в тюрьме. Кто совсем опускается, живет по принципу «будь что будет», однако никто не признавался мне в том, что нарочно хотел сидеть. Все-таки в тюрьме хуже. Вспоминаю Жору. Он понимал, что тюрьма спасла его от белой горячки, дала возможность протрезветь и одуматься. Самому же садиться и в мыслях не было. Жизнь затянула, течение. Почему затянула? Хуже или лучше стало от этого — другой вопрос. Ему одному из таких-то я и писал, и то не для смеха, а чтоб задержаться в московской тюрьме, чтоб не потерять прописки. В остальных случаях было что обжаловать, люди всерьез сетовали на несправедливость. Не пишут кассатки потому, что не могут, не умеют складно писать, к тому же не верят в успех — ворон ворону глаз не выклюет. Но главное, пожалуй, — боязнь суда, боязнь обратиться за помощью в официальное учреждение. Привыкли, что оттуда одни напасти, что закон — наказание. От суда, от тюремной администрации, не говоря уже о прокурорском надзоре, не ждут ничего хорошего. Надзор понимается однозначно, не слишком ли зэкам вольготно живется, какую бы гайку еще закрутить? А то, что это надзор не за зэками, а за соблюдением законности, что закон имеет защитную сторону, — большинству и в голову не приходит. «Еще добавят», — вот первое чувство. Приходилось подолгу объяснять, тыкать носом в УПК, где говорится, что кассационный суд не может пересматривать приговор в сторону ужесточения наказания, чтоб развеять сомнения человека, желавшего справедливости. Но и это не все. Захочет, а не напишет. Что он в своей жизни официально писал? Объяснительные за прогулы, которые «Крокодил» публикует в рубрике «Нарочно не придумаешь». Известная проблема: чувствую, а словами выразить не могу. По-своему мог бы, конечно, написать — писал же когда-то школьные изложения, но тюрьма — не школа, и прокурор — не учительница, нужен особый язык, чтобы говорить с начальством. Если писать, то без промаха, должна быть грамотная, серьезная, жгучая жалоба, иначе связываться не стоит. Общий страх и растерянность перед официальным. Не знают, как надо, не чувствуют себя способными на написание жалобы. Вот бы специалист, знающий человек помог. А где его взять? Адвоката или нет, или такой, что лучше бы его не было. Среди тех, с кем сидит, такие же, как он, грамотеи. Некому написать кассационную жалобу. Но когда в камере человек, который, по их мнению, может изъясняться на языке начальства, тогда со всех сторон: «Напиши!» А если он еще и в очках, и на их глазах Вадика по кассатке освобождают, то кто усидит? Взрыв страстей! Жалобная эпидемия! Так мне представляется то, что Гриша считает «от нечего делать». Никто не хочет сидеть. И к суду довольно обоснованные и серьезные претензии. Но самые большие претензии надо бы предъявлять адвокатуре. Будь у нас хорошая и влиятельная адвокатура, по меньшей мере половина бы зэков совсем не сидела или бы не такие срока. Уже по суду первой инстанции. И от кассационного больше бы толка.
