В нашем селе Володятино беспроволочного телеграфа нет и, вероятно, скоро не будет, однако все новости распространяются с удивительной быстротой. Не успели приезжие ступить на изрезанную глубокими колеями улицу, а людская молва уже шла впереди них: «К трактористу Федору Корнилову брат Павел приехал. Звезд-то, звезд на погонах — не сосчитать!» — «Сколько лет не был?» — «Да, почитай, с тех пор, как с братом повздорили». — «А дочка в кого такая красавица?»
Нас тоже разбирало любопытство, не терпелось посмотреть на приезжих, но задерживало неотложное дело. В молодежной бригаде по ремонту колхозных ферм оказались два дезертира: Нюрка Рогозина и Петька Стручков. Ну с Нюркой все ясно: обиделась. Ее не только не переизбрали секретарем, но даже в бюро не оставили. А с Петькой надо было разобраться. И мы ждали его в клубе.
Мы — это Ванюха Лягутин, Лука Челадан, члены бюро комсомольской организации, и я, Николай Иванов, секретарь.
Петька влез в окно, насмешливо козырнул и замер в солдатской стойке. К нему шагнул Лука Челадан.
Как мы с Ванюхой ни старались держаться строго, официально, но смотреть на эту пару без улыбки было нельзя.
Петька высок, но до того худ, что казался сплющенным, точно велосипедная камера без воздуха. Даже голова плоская, примятая с висков. Рыжие волосы торчали, как у дикобраза. Причесать их невозможно, разве что полить расплавленной смолой и проехать катком. Пиджачишко на нем коротенький, брюки на четверть выше щиколоток.
Лука же низенький, толстый, с широким круглым лицом, усеянным необыкновенно крупными веснушками, которые даже зимой не сходили.
— Черт долговязый! — обрушился на Петьку Лука. — Кто же на заседание бюро влезает через окно?
— А кто проводит заседание стоя? — осклабился Петька, видимо решив, что обогатил человечество новым афоризмом. — Уйди с дороги, ортодокс, а то шагну через голову.
— Почему не являешься на работу?
— А мы не слесари, не плотники, да... — пропел Петька.
— Решение о бригаде вместе принимали.
— Я воздержался.
— Вот всыплем тебе по число по первое! — Это грозился уже Ванюха Лягутин, сверкая своими воронеными глазами. В детстве его дразнили цыганенком. Похож. Лицо смуглое, ресницы, брови, волосы черные как ночь. — Девчата крышу чинят, а ты баклуши бьешь.
— С баклушами покончено. В институт готовлюсь.
— В какой же? — поинтересовался я.
— Туда, где с тройками принимают. Ладно, сменим пластинку. Завтра приду. Слышали новость?
По части улавливания новостей на селе равных Стручкову не было. И сейчас он уже выкладывал: у Павла Корнилова пять орденов, восемь медалей и знак почетного чекиста. С братом Федором заключено перемирие после того, как тракторист перестал закладывать за воротник. Дочку Павла зовут Любой, она перешла в десятый класс...
Чувствовалось, однако, что на сей раз эти тощие сведения не удовлетворяли Петьку. Он и сам признался:
— Надо бы зайти к ним, да оторопь берет. Вдруг Павел Корнилов вспомнит про пожар, «дворцовый переворот» и потребует: «Подать сюда Тяпкина-Ляпкина!»
Вот рыжий чертушка, спутал-таки наши мысли, расстроил.
Бывает так, что некоторые события, пусть они и пятилетней давности, ты вспоминаешь настолько ясно, словно они происходили вчера.
* * *
Скажем прямо, это были не лучшие страницы из нашей жизни.
Как-то прибежали ко мне дружки, раскрасневшиеся, словно только что выскочили из бани. Больше всех кипятились Петька Стручок и Ванька Лягушонок. (У Ванюхи Лягутина кличка Лягушонок с годами стерлась, а у Петьки — приросла намертво. Его и сейчас звали не иначе как Стручок.) Обычно они говорили нормально, но когда были возбуждены, голоса их ломались, становились петушиными. В таких случаях слушать их вместе было невозможно.
Кое-как разобрался, в чем дело. Речь шла о мести нашей соседке тетке Агриппине. Петька Стручок дергал меня за рукав:
— Понимаешь, эта святоша, христова судомойка, обругала нас последними словами: христопродавцы, басурманы. Жуть!
— Иуды искариотские, — подсказал Ванька Лягушонок.
— Верно, иудами тоже, — согласился Петька. — На всю улицу срамила!
— За что же срамила?
— Пели.
— Что пели?
— Ну не псалмы, конечно, — пояснил Петька. — Песни разные про богов.
Тут уж ребята не выдержали, заговорили все разом.
— Праздник большущий завтра, престол.
— Кто-то из святых то ли вознесся, то ли сверзился.
— Не бреши, Никола завтра.
— Никола зимой бывает.
— А может, их два, почем тебе знать?
— Агриппина попа привела, всех в колхозе сбивает, чтобы завтра не работать.
— Врешь про попа.
— Клянусь честью! — солидно пробасил Лука Челадан. — Откуда-то издалека, может, из другого района.
— Я тоже видел, ряса длиннющая, а из-под нее кирзовые сапоги выглядывают, — подтвердил Ванька Лягушонок. — Пироги печь собирается, самогонки наготовила для того попика.
— Пироги печь? — вслух подумал я. — Надо дымоход в трубе заложить.
Петька Стручок скептически присвистнул:
— Старо! Не первый раз ей доски с трубы снимать.
— Так сделаем, что и не заметит, — не сдавался я. — Пошли!
Для важных советов у нас было излюбленное место — темный прогон с раскидистыми ветлами.
А наутро разыгрались события, взбудоражившие все село.
Тетка Агриппина чуть свет, чтобы управиться до заутрени, развела русскую печь. Но густой, черный дым повалил не в трубу, а прямо в избу. Хозяйка распахнула окна. Кто-то подозрительно быстро заметил, что у тетки Агриппины пожар, и ударил в тревожный колокол.
К дому подкатили на тройке дружинники из сельского добровольного пожарного общества, развернули во всю длину рукава, и в дымящиеся окна с шипением и треском устремились выгнутые струи воды.
Тракторист Федор Корнилов, с похмелья не разобравшись, высадил стекла в горнице, где вообще, никакого дыма не было. Пожарники вгорячах направили и туда свой медный, начищенный до блеска брандспойт...
Женщины потом заглядывали в разбитые окна и ахали:
— Батюшки-светы, потоп!
Смущенные дружинники торопливо сматывали мокрые, негнущиеся пожарные рукава.
Искупанный попик, видимо, не имея смены своей замысловатой одежды, протрусил через огород по задворкам и подался в другие обетованные края.
Престольный праздник не состоялся.
