Генсек поручил и мне переговорить с бывшим Генеральным прокурором СССР Рекунковым и узнать, кто давал команды заниматься Ставропольем. Рекунков в ту пору был уже на пенсии. Я пригласил его в ЦК. Горбачев лично допросил экс-прокурора. Кто поручал прокуратуре копаться в его ставропольском прошлом? Кто направлял туда следователей? Не исходило ли это от Черненко или кого-то еще из московского руководства? Когда Рекунков ушел, не удовлетворив любопытство генсека, он сказал мне: «Здесь не обошлось без участия тех, кому уж очень хотелось помешать моему избранию генсеком. Да и сегодня кому-то выгодно ворошить старое. Надо разобраться во всем. Я давал тебе письмо моего старого знакомого, заместителя министра внутренних дел, который прямо утверждает, что была команда покопаться. Санкционировало ее высокое руководство. Я доберусь до истины, Крючкову уже даны поручения. Попробуй с ним поговорить — с этим заместителем министра внутренних дел. Он, правда, в больнице, болеет и, мне сказали, находится в больнице».
Визит к заместителю министра дал немного. Он был тяжело болен, с трудом говорил, и, как намекали врачи, дни его были сочтены. Единственно, что он сказал определенно, так это то, что команда о проверке деятельности ставропольского руководства шла от очень высоких лиц из ЦК. И задание имела Союзная прокуратура.
Встретиться с ним больше не пришлось, потому что он был очень плох, а недели через три умер, унеся с собой тайны, которые интересовали Горбачева. Он не сомневался, что ворошат старое его политические оппоненты, которые распускают слухи, в основе которых, видимо, что-то было. Иначе вся эта нервозность Горбачева, мобилизация сил не понятна.
— Существует точка зрения, что все делалось не по воле Горбачева, а как раз вопреки ей. Он выпустил джинна на волю и не смог совладать с ним.
— Это когда он мог сделать?
— Наверное, с 1989 года. Развал СЭВ, Варшавского договора, потеря ГДР… События нарастали, как снежный ком, и Горбачев был бессилен их остановить. Злого умысла поначалу не было…
— Во-первых, надо видеть первопричину. Катиться все кувырком стало после 1985 года. Сначала были одни слова, причем правильные. Люди верили им. Но потом вера стала проходить, потому что люди увидели: это болтун. Из той плеяды, для которых дело — это слово. Увидев, что он человек несерьезный, многие решили воспользоваться моментом. Сначала с некоторой опаской, а потом, не встретив серьезного пресечения, все смелее и смелее стали выходить на митинги. Вспомните, сколько людей собиралось на площадях Москвы. И никакой реакции властей.
А теперь сравните с тем, что произошло 1 мая 1992 года на Ленинском проспекте. Демонстрация оппозиции, выступившей против режима Ельцина, закончилась избиением вышедших на улицы. Я уверен, что перестройка Манежной площади совершена с целью недопущения митингов протеста. Что, Горбачев не мог принять аналогичное решение? У него было много возможностей раз и навсегда закрыть митинги, но он, во-первых, не мог, а во-вторых, боялся. Он громко протестовал против грандиозных демонстраций, устраиваемых демократами, нелицеприятно высказывался по поводу беспомощности тогдашних руководителей МВД. Критиковал, кричал, топал ногами, но сам ничего не делал, чтобы остановить стихию. А руководители силовых структур знали: случись что, он снова вывернется, заявит, он-де ни при чем, как это было в Тбилиси, а позднее в Вильнюсе. И тогда найдут крайнего. Он никогда не мог взять на себя ответственность, принять решение. Указания по многим принципиальным вопросам он давал не сам, а через меня или других помощников. Это ведь разные вещи. Одно дело, когда команду дает лично президент, и совсем другое, когда передаем мы. Сколько энергии он затратил на то, чтобы убедить председателя Совета Министров РСФСР Александра Владимировича Власова выдвинуть свою кандидатуру на пост председателя Верховного Совета — в противовес Ельцину. Власов не соглашался, но Горбачев уговорил его, обещая поддержку. И вдруг, спустя некоторое время, отводя глаза, говорит: «Медведев, позвони Власову, пусть он снимет свою кандидатуру». Что, сам не мог объяснить Власову, если возникла новая ситуация? Такие решения приводили к тому, что власть просыпалась сквозь растопыренные пальцы. Никто никого не слушал. Оппозиция, противники, отлично поняв это, делали то, что хотели делать. Демократам, по сути, не препятствовал никто.
И вообще, когда речь идет о Горбачеве, смешнее всего звучат слова о демократии, ибо он люто ненавидел всех так называемых демократов во главе с Гавриилом Поповым. Он делал все возможное, чтобы препятствовать действиям межрегиональной депутатской группы в союзном парламенте. А сегодня он кокетничает, заигрывая со своими победителями: «Ах, я демократ, я открыл дорогу демократии, я плюрализм допустил». Ничего он не допустил. Он все упустил. И о Хасбулатове точно так же отзывался, как и о Попове: мол, эта профессура не имеет никакого понимания в политике, у нее шкурный интерес — добраться до власти.
Свою беспомощность он представляет сегодня как последовательные продуманные ходы, направленные на предоставление обществу демократии. А что ему остается? Раз не получилось ничего, то надо хотя бы сослаться на дарование мифической демократии. Основы же настоящей демократии между тем разрабатывали совсем другие люди — из Политбюро. И из ГКЧП, как не покажется это кому-либо странным. Они хотели управляемого процесса. Они были против хаоса, они выступали за то, чтобы была какая-то осмысленность в действиях. Так что демократ он, конечно, липовый.
— Как вы думаете, почему он вдруг обратился к репрессиям 30-х и начала 50-х годов? Ведь еще в 1985 году в интервью «Юманите» он резко восставал против термина «сталинизм». А потом вдруг началось сплошное очернение советской истории…
— Я могу объяснить это тем, что, проиграв на экономическом поле, ничего на нем не добившись, кроме инфляции, ухудшения снабжения продовольственными и промышленными товарами, снижения темпов производства, ему ничего не оставалось, кроме как переключиться на поле политической борьбы. Он относится к числу руководителей, которые очень болезненно реагируют на свои неудачи, проигрыши, потери. Ухудшение же экономического положения вело к тому, что население теряло в него веру. Да и на Западе все отчетливее нарастало разочарование: о перестройке говорит много, а ничего реального не происходит, наоборот, напряжение в обществе с каждым днем выше.
Тогда-то он, чтобы продлить свое пребывание в Кремле, и переключился на перестройку политической системы и сталинские репрессии. Наверное, косвенно он имел в виду и нанести удар по партии, поскольку увидел к тому времени, что она выступает его главным противником. А он человек в этом отношении безжалостный.
