Кроме того, если бы в Москве все-таки решили расправиться с «черным бароном», это можно было осуществить гораздо более традиционными и менее изощренными способами. Если судить по воспоминаниям тех, кто встречался с Врангелем после его переезда в Бельгию, охраны у него не было. У ОГПУ было достаточно агентов среди офицеров Русской армии. Не стоило большого труда застрелить барона, например, во время его визита в общество галлиполийцев в Париже или направить убийц к нему в Брюссель. Напомним, что за два года до смерти Врангеля, 25 мая 1926 года, в Париже был убит лидер украинских националистов Симон Васильевич Петлюра. Его убийца якобы отомстил «головному атаману» за еврейские погромы на Украине, но было достаточно широко распространено мнение, что его к Петлюре подослало ОГПУ: как раз в мае 1926 года в Польше в результате военного переворота к власти вернулся Ю. Пилсудский, у которого с Петлюрой были достаточно тесные отношения, и в Москве могли опасаться активизации деятельности украинской эмиграции. Организовать такую же операцию против Врангеля не составило бы труда, списав убийство главкома либо на распри среди эмигрантов, либо на месть за казни, совершённые в районе действий Кавказской армии или в Крыму. Преемников Врангеля по руководству РОВСом, Кутепова и Миллера, не стали убивать в Париже только потому, что было решено организовать их похищение, чтобы попытаться получить у них информацию о деятельности белой эмиграции, направленной против СССР.
Если бы у советских спецслужб действительно был столь эффективный яд, действию которого приписывается смерть Врангеля, со всеми симптомами гриппа и туберкулеза, то непонятно, почему это оружие не было использовано против других врагов советской власти. Между тем лаборатория ядов появилась при Наркомате внутренних дел только в 1930-е годы.
Соратниками Врангеля для увековечивания его памяти по горячим следам были собраны все свидетельства очевидцев, в первую очередь — близкого окружения покойного, и описание его болезни и смерти было издано отдельным сборником. В нем нет даже намека на отравление:
«С начала зимы Главнокомандующий Русской армией генерал Врангель не чувствовал себя вполне здоровым. 20 декабря 1927 года простудился довольно сильно, так что пришлось несколько дней пролежать в кровати. Еще не совсем оправившись, 7 января Главнокомандующий ездил в Люксембург и посетил группу полковника Керманова, где в Вильтце чины кадра (находящиеся в резерве, а не на действительной военной службе. — Б. С.) Корниловского военного училища работают на кожевенном заводе. 14 января Главнокомандующий заболел инфлюэнцей, которая имела затяжной характер, температура особенно высокой не была. Главнокомандующий стал чувствовать себя лучше, ощущал лишь слабость и продолжал кашлять. По утверждению пользовавшего врача Вейнерта, кашель был от ларингита (горловой кашель), а слабость — обыкновенное явление после инфлюэнцы. Главнокомандующий выходил и вел нормальный образ жизни.
18 марта Главнокомандующий вновь простудился и 19-го слег в постель. С первого же дня температура была высокая. Пользовавший врач Вейнерт определил гриппозное кишечное заболевание. 24 марта был консилиум с доктором Док, местным специалистом по желудочным болезням. 30 марта приехал из Парижа профессор И. П. Алексинский, пробывший у больного 2 дня, и подтвердил диагноз докторов Док и Вейнерта. В состоянии здоровья улучшения не было, и 11 апреля профессор Алексинский приезжал вторично. В тот же день был консилиум при участии местного доктора Говартца, непредвиденно определившего у Главнокомандующего туберкулезный процесс левого легкого в очень активной форме. Анализ мокрот показал наличие большого количества туберкулезных палочек. Было несколько консилиумов специалистов по разного рода заболеваниям во главе с доктором Дершайд, местным авторитетом по легочным болезням.
Значительное ухудшение наступило в 1-ый день Св. Пасхи, 15 апреля, когда у Главнокомандующего произошло падение температуры и сильный нервный припадок. Главнокомандующий мучительно страдал. Опасались возможности мозговых явлений. 19 апреля приезжал из Парижа в третий раз профессор Алексинский. В ночь на 21 апреля был второй нервный припадок, менее сильный, нежели первый. После первого припадка очень ослабела деятельность сердца, которое продолжало работать всё слабее и слабее.
25 апреля в 9 часов утра Главнокомандующий тихо скончался.
Умирал Главнокомандующий с большим самообладанием, как истинный сын Православной Церкви. Во время болезни дважды исповедовался и причащался Св. Тайн у своего духовника протоиерея Василия Виноградова 10 апреля и в Страстную субботу 14 апреля; с большим умилением Главнокомандующий исполнил этот последний христианский долг и спокойно взирал на предстоящую кончину, в сознании выполненного долга перед Родиной.
В течение всей болезни до самых последних дней Главнокомандующий все время продолжал быть в полном курсе всего того, что касалось Армии, судьбы которой его чрезвычайно волновали… До Страстной субботы принимал доклады генерала Архангельского, давая детальные указания по делам Армии, и секретаря H. M. Котляревского, которому отдавал распоряжения на случай смерти. Уже 24 марта Главнокомандующий в беседе с H. M. Котляревским начал давать предсмертные указания и с того дня неоднократно высказывал ему, что чувствует приближение смерти. Главнокомандующий выразил волю свою быть похороненным в Белграде в русской Церкви под сенью знамен. Все помыслы Главнокомандующего до последнего часа были о близкой его сердцу Армии. Он горячо молился о ней…»
Профессор И. П. Алексинский также не заметил каких-либо признаков неестественной смерти. Интервью с ним было помещено в парижской «Иллюстрированной России» вскоре после кончины Петра Николаевича:
«Я не лечил генерала, — сказал нам профессор Алексинский, — а посетил его во время болезни три раза. Генерала лечил русский врач Вейнерт, и к нему приглашались авторитетные бельгийские специалисты. Первый раз я был вызван к генералу Врангелю на 11 день его болезни. Я констатировал у него высокую температуру с ознобами и потами и сильную слабость, с полным отсутствием аппетита. Жаловался генерал Врангель на сильное нервное возбуждение, которое его страшно мучило с начала его болезни.
„Меня мучает мой мозг, — говорил генерал, — я не могу отдохнуть от навязчивых ярких мыслей, передо мной непрерывно развертываются картины Крыма, боев, эвакуации… Мозг против моего желания лихорадочно работает, голова все время занята расчетами, вычислениями, составлением диспозиций… Меня страшно утомляет эта работа мозга… Я не могу с этим бороться… Картины войны все время передо мной, и я пишу все время приказы… приказы, приказы…“
