Людмила Михайловна Царева недаром много раз говорила мне, что, дескать, я недооцениваю себя и при любом раскладе событий и поляризации людей грядущие выборы обязательно выиграю. И, действительно во мне много поменялось. Здесь и не только это невиданное голосование с поразительным результатом — 131 голос "за", хотя в зале сидели и мои бывшие недруги. Взяли бюллетени, посидели, подумали над ними и выбрали все же того, кого не хотели в прошлый раз. Я посмотрел по списку, кто брал бюллетени: Чудакова, Сотникова, Винонен, кафедра иностранных языков, которая, со слов М.В. Тр-ой, вся, кроме нее, раньше голосовала против меня. Я недооценивал людей, их наблюдательность, их разум, понимание ситуации. Я считал только свои недостатки. Вспыльчив, мелочен, занудлив, службист, не имею своей личной жизни и не даю ее никому. Но, оказывается, меня даже немножко любят. Я по студентам уже давно заметил этот перелом, который произошел в отношении меня. Я думаю, и К., и С., и Ф. (которого не люблю, ибо считаю мелким пиндюристом и крохобором от литературы), еще по инерции на своих лекциях отзываются обо мне неуважительно, но слушают их, наверное, уже снисходительно, подразумевая несложившуюся научную судьбу и одного, и второго, и третьего. Я позволил теперь заметить, и как трогательно поздравили меня с днем рождения, случившимся вскоре после выборов, студенты моего семинара, подарившие коробку конфет, и тотально нищая библиотека с ее тремя гвоздичками, и Зоя Михайловна, связавшая мне четвертую шапочку и четвертый шарф. И здесь уже забываешь о собственном эгоистичном творчестве, надо работать, надо класть себя, как говорилось раньше, на алтарь Отечества. Чертовски приятная это штука, чувствовать себя до некоторой степени жертвой.
Мои "именины", которые я решил провести в институте — второй, расширенный, человек до двадцати тайм — откладываются до понедельника. Я решил не портить и вечер себе, и вечер ребятам- студентам, совмещая сразу два праздника.
Уже давно ребята во главе с Лешей Тиматковым и Андреем Чемодановым решили провести у нас в конференц-зале вечер, а потом и небольшую тусовочку с выпивкой по поводу семилетнего юбилея их самиздатовского журнала "Алконост" (сказочная птица с человеческим лицом, изображавшаяся на старинных лубочных картинах). Я сделал вид, что заботливый ректор обеспокоен порядком проведения вечера, но на самом деле мне было просто интересно. В этот день я пришел в джинсах и свитере, но в здании оказалось жарко, я скинул куртку и на синюю рубашку надел свою пятнистую омоновскую робу. Со стороны, наверное, было для незнающих меня — а народа собралось чуть меньше, чем на Зюганова — довольно странно: седой усатый дядька, в комуфляжной куртке и джинсах, сидит у выхода в зал на парте. Мест уже не хватало, и я сел на столик, где лежали алконостовские листовки. Мне было интересно, свободно, наши ребята выступали передо мной уже в другом качестве, и я думал, как хорошо, что на нашей земле есть место, где ребята могут почитать стихи, попеть, побузить. Со сцены, где сидели члены редколлегии и авторы, как бы из президиума, я, видимо, просматривался очень отчетливо, и это у ребят создавало определенный настрой. Но они не дергались, здесь были свои правила игры: они — хозяева, я — на их вечере гость.
У меня была еще одна причина остаться на этом вечере. В самом его конце должен был разыгрываться на аукционе сборник "Алконоста", сделанный в единственном экземпляре с автографами авторов, их стихами, фотографиями и даже отдельными оригиналами предыдущих журнальных обложек. Я не мог позволить себе, чтобы сборник ушел из института. Аукцион начался с нескольких тысяч рублей, набавлял Коля да составилась еще какая-то веселая коллективка, которая занимала деньги в общак для покупки. Почти с последним возгласом аукциониста, когда "молот" уже практически ударил по "наковальне", в этот зазор я успел вставить "триста пятьдесят тысяч рублей" и — сборник стал моим.
Из сильных впечатлений вечера — стихи Андрея Чемоданова (которого я долго третировал за пьянство, а может быть, к этому примешивалась ревность к Е. Сидорову, в чьем семинаре Андрей состоит) и пение Леши Тиматкова. Сильный, крупный голос и свободная, раскованная манера. Милый, естественный и талантливый человек. Как я люблю этих ребят!
21 декабря, суббота. Сегодня вечером встречал Сару и Стенфорда, приезжающих на католическое Рождество из Дублина, но днем успел побывать у Миши Фадеева. Он делал небольшой прием в честь дам-дальневосточниц — Нины Ивановны Великой (Великая на Тихом) и Нины Ивановны Дикушиной. Частично героем вечера был и я. В нашем издательстве вышла книга, составленная Н.И. Дикушиной из писем Фадеева. Писатели забыли, чью руку лизали, кто добывал для них ордена, тиражи, дачи в Переделкино, квартиры и ордена. Вот это желание востановить справедливость и заставило меня, когда узнал, что под каким-то благовидным предлогом "Современный писатель" (бывший "Совпис") отказал напечатать к юбилею эту книгу, ввязаться в процесс. Сделали тиражом в сотню экземпляров за месяц. Теперь для писателей Фадеев — душитель их никчемной и продажной свободы.
До гостевого стола с салатами и прочей гастрономической разностью смотрели на видеопленке архивные киноматериалы, связанные с Фадеевым, — в основном похороны и съезды. Самое интересное — это похороны самого Фадеева. Правительство, вожди — Хрущев, Микоян, Суслов, Ворошилов, литературные недруги — Софронов и Сурков, которым он наплевал перед смертью своим прощальным, омытым кровью письмом в рожи, умывшись, вынуждены хоронить бывшего генсека литературы и меняться в почетном карауле возле его гроба. Сатрап, функционер, душитель словесности, плохой неискренний писатель, так почему же такая очередища в Колонный зал Дома Союзов, почему же такая сутолока на Новодевичьем кладбище? Попутно заглянул в новое издание "Словаря" Казака. В статье космополитизм сказано: "Представить себе тон и масштабы начавшейся в 1947 году травли, зачинщиком которой стал Фадеев и которая была направлена против самых видных литературоведов и критиков (среди них В. Жирмунский, В. Пропп, Б. Эйхенбаум), изучавших влияние западноевропейской литературы на русскую, например, в эпоху классицизма или в сказочных мотивах. Кампания носила отчасти антисемитские черты". Бог с ним, с Фадеевым, но нашего русского иностранца, если он даже врет, доказывая, что не существовала самостоятельно русская литература, не трожь, не замай.
22 декабря, воскресенье. Сара и Стенфорд пришли к нам обедать. Доехали они с приключением. Их вещи оказались потерянными и дойдут до Москвы только через сутки. Неразбериха бывает не только в "Аэрофлоте". За обедом оба вспомнили о генерале Лебеде и о недавней бойне в Чечне, жертвах среди работников международного Красного Креста, иностранцев. Я подумал: когда свое, ближнее, а не только общегуманитарное, то — заболело. Наших, русских таким же бандитским способом перебили тьму, а тут международная общественность забеспокоилась. И с Лебедем тоже все ясно. Значит, его эти же самые международные силы накачивают, готовят. Запасной Явлинскому. У нас-то о нем, об этом генерале, уже забыли.
