Поскольку основная масса подростков осталась на улице и пыталась прорваться внутрь, умные организаторы накрепко заперли все выходы. Когда начался пожар, у публики оставалось два пути к спасению: через довольно узкую входную дверь либо через зеркальное окно сбоку от сцены.
Я сделал объявление — примерно такое: «Пожалуйста, соблюдайте спокойствие. Надо отсюда уходить. Тут пожар. Может, выберемся наружу?» Просто удивительно, как хорошо вас понимают люди, говорящие только по-французски, когда дело касается жизни и смерти. Зрители стали гуськом выходить через главный вход.
Зал наполнялся дымом, и кто-то из нашего техперсонала разбил окно ящиком из-под аппаратуры.
Потом вся наша команда принялась помогать людям выбираться через окно в расположенный внизу садик. Группа спаслась через тоннель за сценой, который вел в подземный гараж.
Пару минут спустя взорвалась отопительная система, и нескольких человек выбросило в окно. К счастью, никто не погиб, только некоторые отделались легкими травмами — однако здание, стоившее около тринадцати миллионов долларов, сгорело дотла, а мы лишились аппаратуры.
Произошло это в самый разгар турне, оставалось десять концертов, все билеты уже распродали. В гостинице большинство музыкантов настояли на том, чтобы закончить турне, — по крайней мере, попытаться. Однако имелась проблема: аппаратура у нас не лучшая в мире, однако мы пользовались специальными инструментами, включая заказное электропиано «Фендер-Родз» и прочее специфическое синтезаторное оборудование, которого в Швейцарии так просто не купишь. Пропала моя гитара. Пропал весь сценический свет. Пропали усилки.
Мы отменили все выступления на неделю вперед и принялись рыскать в поисках новой аппаратуры. Замысел был такой: попасть в Англию за два дня до Большого Концерта в зале «Рэйнбоу» и успеть порепетировать с новым оборудованием. Нам предстояли два вечера по два концерта, и каждому следовало освоиться с новым инструментом.
Возникли кое-какие проблемы — микрофоны свистели, какая только чертовщина не творилась, однако отыграть первый концерт нам все-таки удалось. В конце мы ушли со сцены, а потом вернулись на бис. Играли мы, кажется, «Я хочу взять тебя за руку». Дальше помню только, что очнулся в оркестровой яме от боли. Я понятия не имел, что со мной стряслось. Лишь через несколько недель мне удалось свести воедино все факты, но в тот момент я ничего не мог понять.
Музыканты решили, что я умер. Я упал с пятнадцатифутовой высоты на бетонный пол, вывернув голову к плечу, и выгнув шею так, будто она сломана. Мне распороло подбородок, продырявило затылок, и вдобавок я сломал ногу и ребро. Одну руку парализовало.
В те дни телохранителей я с собой не возил; «охрану» предоставляли местные импресарио. На том концерте охрана состояла из двух здоровенных парней из Вест-Индии, устроившихся по бокам сцены. Во время выхода на бис они удалились курнуть травы.
В их отсутствие парень по имени Тревор Хауэлл выбежал на сцену и ударом кулака свалил меня в яму.
Журналистам он рассказал две истории. В одной утверждалось, что я «строил глазки его подружке». Это неправда, поскольку оркестровая яма была не только пятнадцати футов глубиной, но и шириной вдвое больше, а в лицо мне светил прожектор. В подобных случаях я вообще не вижу публики — все равно, что пялиться в черную дыру. Я даже не видел, как на меня этот тип набросился.
Другому газетчику он сказал, что пришел в ярость, не получив от нас «хорошего товара за свои деньги». Выбирайте ту историю, что вам больше по душе.
Ударив меня, он попытался скрыться в толпе, но двое парней из технического персонала схватили его и привели за кулисы, чтобы передать полиции. Впоследствии он отсидел год за нанесение мне «тяжких телесных повреждений».
Британская пресса сочла все это весьма забавным.
Меня отвезли в муниципальную больницу. Помню, в пункте первой помощи, как и во всем Лондоне в то время, было чертовски холодно. Там явно не хватало персонала — через две койки от меня без присмотра лежал и стонал парень, которому в драке отбили яйца.
Анестезию мне не делали, поскольку у меня была травма головы, так что через некоторое время я попросту потерял сознание, а очнулся в смрадной палате, где в круг стояли разделенные занавесками койки. Помню, занавески передо мной раздвинулись, вошла чернокожая сестра и стала вглядываться в мое лицо так, будто узрела какого-то урода. Меня неплохо помяло.
Потом меня перевели в клинику «Харли-стрит», где я провалялся еще месяц. Круглые сутки при мне находился телохранитель: паршивца, который меня ударил, освободили под залог, а мы понятия не имели, насколько он чокнутый.
Когда моя голова сдвинулась на плечо, мне повредило гортань, и я не мог говорить. В результате голос у меня стал на треть ниже, каковым и остается по сей день (иметь низкий голос совсем неплохо, но я предпочел бы получить его другим способом).
Месяц спустя я научился ходить на костылях. Нога была в гипсе по самое бедро, но упорно отказывалась заживать. Ее хотели сломать и снова вправить. Я сказал: «Спасибо, не надо — оставьте в покое этот ебучий гипс».
Почти год я просидел в инвалидном кресле с загипсованной ногой. Потом гипс сняли, а меня снабдили протезным устройством — такой штуковиной с ремнями, металлическими шарнирами и специальным башмаком. Нога в конце концов зажила, но кость срослась кривовато. Теперь одна нога чуть короче другой, отчего много лет хронически болит спина.
В период сидения в инвалидном кресле я отказывался давать интервью и фотографироваться. Но музыку сочинять мне все еще хотелось, и я умудрился выпустить три альбома («Неприметная группа из Лос-Анджелеса», «Вака/Явака» и «Великий Вазу»). Кроме того, я написал научно-фантастический мюзикл под названием «Ханчентут» и весьма замысловатую музыкальную сказку «Приключения Греггери Пекари».
Вновь обретя подвижность, я решил отправиться на гастроли — с новой группой. Группы с Марком и Ховардом больше не существовало — я целый год сидел без движения, и им всем пришлось подыскивать себе новую работу.
Первым в послеинвалидный период выходом на сцену было выступление в качестве декламатора во время исполнения «Истории солдата» Стравинского в «Голливудском амфитеатре», где оркестром дирижировал Лукас Фосс.
Еще раньше я записал альбом «Великий Вазу» с двадцатью музыкантами, и с этой же группой решил отправиться на гастроли — всего шесть-восемь концертов, дело вовсе не прибыльное.
И мы совершили короткое турне — «Голливудский амфитеатр», «Дойчландхалле» в Берлине, «Мюзик-Холл» в Бостоне, пара концертов в нью-йоркском «Фелт-Форуме», не помню где в Голландии, а также в «Овал Крикет Граунд» в Лондоне.
На пресс-конференции, устроенной импресарио лондонского представления, я увидел, до какой низости способны дойти британцы, лишь бы продать билет на концерт. Во время интервью в комнату вошла девушка, вручила мне букет Цветов и направилась к выходу. С ней зашептались репортеры, в глубине комнаты дожидавшиеся своей очереди поговорить со мной. Она представилась подружкой того малого, который свалил меня со сцены, сказала, что цветы принесла в знак раскаяния. Впоследствии я узнал, что ее нанял импресарио, — это был всего лишь рекламный трюк.
ГЛАВА 7. Боже, храни околесицу
После этой истории британцы заняли в моем сердце особое место. В 1975 году они вновь до меня добрались, когда я был вынужден подать в суд на корону за нарушение контракта.
Я подал иск из-за отмены выступления Королевского Филармонического оркестра и «Матерей всех изобретений», запланированного одновременно с окончанием основных съемок фильма «200 мотелей».
Поверенные королевского семейства предпочли отрицать свое нарушение, превратив гражданское разбирательство третейского суда в сфабрикованное дело о непристойности в Центральном уголовном суде Олд Бейли.
Положение осложнялось постановлением союза музыкантов в духе «Уловки-22», которое касалось репетиции перед сеансом звукозаписи. Согласно сборнику постановлений, шкалы расценок для оплаты репетиции перед сессией не существует.
Это значит, к примеру, что человеку, нанявшему оркестр, либо вообще запрещено репетировать, либо нужно оплатить запись по полной ставке, пока оркестр делает ошибки, которые ни в коем случае не должны попасть на пластинку. Однако репетицию перед концертом союз разрешает (устанавливает соответствующие расценки).
Чтобы не нарушить эти непостижимые законы и одновременно дать Королевскому Филармоническому порепетировать перед записью музыки к «200 мотелям», мы получили ангажемент на концерт в Королевском Алберт-Холле, внеся в договор предварительные репетиции как репетиции перед концертом — все строго по закону. Однако в случае отмены концерта компания-постановщик (моя компания) обязана была выплатить союзу крупную сумму за «дополнительные сеансы звукозаписи».
