Противостояние на Сенатской площади унесло больше тысячи жизней, искалечило тысячи судеб. Эта цена не казалась императрице-матери слишком высокой. Игра стоит свеч. Мария Федоровна обожала русские поговорки, но в большинстве случаев произносила их с нелепыми ошибками, к примеру: «Пришла беда – отпевай ворота». Эту же («игра стоит свеч») знала твердо и никогда не ошибалась.
Может быть, если бы Константин приехал в Петербург, вышел к народу, объявил, что по своей воле отказывается от трона, кровопролития удалось бы избежать. Кто знает… Но можно ли его осуждать за то, что необходимость разбираться в последствиях интриги оставил тем, кто эту интригу затеял? Они ему этого не простили. Постоянно ожидали от него какого-то противодействия их планам.
Принято считать, что после отречения великий князь Константин Павлович в управление Россией не вмешивался, занимался исключительно польскими делами и наслаждался счастьем с любимой женой. Но это – заблуждение. Николай Павлович о старшем брате не забывал никогда. Близкие к императору свидетели рассказывали, что до самой смерти Константина, то есть долгие шесть лет, государь не предпринимал ни одного мало-мальски важного шага, не посоветовавшись с братом. Когда к концу первого года царствования Николай, понявший, что необходимы важные улучшения по всем ветвям государственного управления, создал «Комитет 6 декабря», которому предстояло продумать программу этих улучшений, великий князь Константин Павлович был весьма недоволен. Он находил, что в России и так все прекрасно, что лучшего и желать нельзя. В минуту гнева великий князь даже назвал своего царственного брата якобинцем. Это Николая-то!
Вот что рассказывал Дмитрий Николаевич Блудов, человек осведомленный, любимец Николая I, сделавший в его царствование блистательную карьеру (начинал делопроизводителем Верховной следственной комиссии по делу декабристов, закончил президентом Академии наук и председателем Государственного совета и Комитета министров): «Николай Павлович при жизни Константина не считал себя настоящим государем, а лишь, как бы сказать, наместником законного царя Константина; во всем отдавал ему отчет; без совета с ним не предпринимал ничего важного. Приказал сообщать ему копии даже с самых секретных дипломатических бумаг и на совет Кочубея утвердить составленные „Комитетом 6 декабря“ проекты Николай отвечал: „Как же я могу сделать это без согласия брата Константина Павловича? Ведь настоящий-то, законный царь – он; а я только, по его воле, сижу на его месте!“»
Еще в начале царствования Николая, 14 (26) марта 1826 года Константин писал брату-императору: «Я позволю себе высказать здесь то, что я душою и сердцем был, есть и буду, пока жив, русским, но не одним из тех слепых и глухих русских, которые держатся правила, что им все позволено, а другим ничего, – „Матушка наша Россия берет добровольно, наступая на горло“ – эта поговорка в большом ходу между нами и постоянно возбуждала во мне отвращение». Это признание, абсолютно искреннее, полностью объясняет поведение великого князя как до, так и во время польского восстания 1830—1831 годов.
Поначалу он воспринимал Польшу всего лишь как место службы, а потом (скорее всего под влиянием Жанетты Антоновны) полюбил всем сердцем. Когда он получил назначение, Польша уже находилась в привилегированном положении по сравнению с другими регионами империи: у нее была конституция, сейм, независимый суд и армия, состоявшая из 35 тысяч человек, в основном ветеранов наполеоновских войн. Поначалу поляки, наслышанные о характере великого князя, опасались, что он постепенно покончит с добытыми ими вольностями. Но случилось невероятное: наместник постоянно выпрашивал у брата для Царства Польского то одну, то другую привилегию. Он полюбил поляков, народ, подаривший ему единственную на свете женщину, которая смогла составить его счастье и усмирить его необузданный нрав. Кротко, но достаточно часто она повторяла: «Константин, сперва надо думать, а потом делать. Ты же всегда поступаешь наоборот». И он принимал ее укоры. Он очень старался не огорчить ее. Тем, кто знал его в молодые годы, трудно было поверить, что это тот самый безудержный Константин Павлович.
Время свое великий князь делил между счастливой семейной жизнью и занятиями с войсками. Он поставил перед собой цель: сделать 35 тысяч польских солдат лучшей армией в мире. И, надо сказать, преуспел. Но убедиться в своем успехе ему пришлось в обстоятельствах крайне прискорбных. Его любовь к полякам не была взаимной. И не потому, что он был плох. Потому что он был русский. А это значило захватчик, оккупант.
В Польше зрело восстание. Готовили его так тщательно и скрытно, что обманули не только доверчивого наместника (он не мог даже допустить, что кто-то из поляков желает ему зла, ведь он-то ничего кроме добра этому народу не принес), но и полицию. «В Варшаве в то время существовали три тайные полиции, все три безусловно подчиненные наместнику, – вспоминал князь Петр Владимирович Долгоруков. – Одна, так сказать, государственная, круг надзора коей обнимал все царство Польское, всех жителей его: и военных, и гражданских, и не служащих, также поляков, путешествующих по чужим краям… Другая полиция, городовая, имела кругом действия город Варшаву и вместе с тем отчасти контролировала действия первой; этими соглядатаями заведовал вице-президент города Любовидский. Третья полиция, дворцовая, имела обязанностью наблюдать за придворными, за окружающими великого князя и за всеми теми, которые по какому бы то ни было случаю находились в прямых сношениях с наместником; этой дворцовой полицией заведовал генерал-лейтенант Александр Андреевич Жандр; и Жандр и Любовидский, в вечер восстания 17 ноября 1830 года найденные заговорщиками в передней великого князя, были исколоты штыками, и Жандр умер в ту же ночь». Так началось польское восстание, стоившее и полякам, и русским тысяч жертв.
Константин Павлович.
Константину Павловичу удалось скрыться от заговорщиков, ворвавшихся в его дворец. Жанетту Антоновну нападавшие не тронули. На следующее утро наместник собрал в пригороде Варшавы русские войска, расставил пушки. Окружающие советовали ему нападать, безжалостно сокрушить восставших. Он медлил. Как ни странно, он понимал этих гордых людей, не желавших смириться с чужестранным игом. А еще Жанетта… Ее полный отчаяния взгляд. Она не могла допустить, чтобы ее обожаемый муж убивал ее соотечественников.
И вскоре случилось невероятное: к великому князю явилась депутация от восставших. Они предложили ему польскую корону! Жанетта была счастлива: братоубийственной войны не будет! Ее муж станет польским королем! Но счастье это длилось минуты. Константин Павлович с гневом отверг лестное предложение, он был возмущен неблагодарностью поляков: «Я лучший поляк, нежели вы все, господа, я женат на польке, нахожусь среди вас, я так давно говорю на вашем языке, что теперь затрудняюсь выражаться по-русски… Если бы я захотел, вас бы в первую минуту всех уничтожили!» Его больно ранило предательство поляков, но сам он не был способен предать: его брат, самодержец всероссийский Николай I коронован польским королем, он обещал служить ему верно и слову своему не изменит! У великого князя был свой кодекс чести, и ничто не могло заставить его этот кодекс нарушить.
Брат повелел ему подавить восстание. Тогда-то и выяснилось, что Константин не напрасно муштровал польскую армию: справиться с войсками восставших не удавалось. Русские, измотанные, голодные, обносившиеся, медленно отступали в сторону Литвы. А великий князь, наблюдая, как польские уланы лихо опрокидывают русских гусар, не скрывая восторга, восклицал: «Я всегда любил этот полк! Молодцы!» И, не обращая внимания на возмущенную свиту, насвистывал: «Еще Польска не сгинела!».
Командовать русскими войсками был назначен опытный генерал Иван Иванович Дибич-Забалканский. Он стремительно перешел границу и уже занял предместье Варшавы – Прагу. Казалось, восстание вот-вот будет подавлено. Но Дибич вдруг остановил наступление! Поляки получили неожиданный и бесценный подарок – передышку, которая помогла им собраться с силами. Потом стало известно: в главную квартиру армии Дибича приехал Константин Павлович и умолил генерала приостановить наступление – избежать братоубийственной бойни.
Обескураженный Николай I требует, чтобы брат приехал в Петербург, и приказывает вызвать из Тифлиса Ивана Федоровича Паскевича, который должен возглавить борьбу с восставшими поляками, а к Дибичу посылает графа Орлова с тем, чтобы тот убедил генерала подать в отставку. Дибич отвечает: «Я сделаю это завтра». Но завтра для него не наступило. Рано утром его нашли мертвым. По официальной версии – умер от холеры. Правда, с одной стороны, как-то уж очень неожиданно. Зато с другой – необычайно своевременно… Это случилось 9 июня. В ночь с 13 на 14 в армию прибывает Паскевич. Уж он-то к советам и просьбам Константина Павловича прислушиваться не намерен. Он безоговорочно предан Николаю. За несколько часов до приезда Паскевича великий князь пишет своему державному брату: «Решил окончательно не ехать в Петербург, где я после 19-летнего почти отсутствия стал совсем чужой и где мне все стали чужими».
