Все зависит от тебя. Я люблю тебя и не люблю никого другого. Но так же, как паровоз не может без катастрофы сойти с рельсов, так и я не могу отклониться от своего пути.
Но ты любишь только меня и в конечном счете любишь меня ради себя, — чтобы удовлетворить собственные потребности».
Если оставить без внимания то забавное обстоятельство, что Александр Исаевич способен упрекать Наталию Алексеевну в том, что она любит его только «ради себя», то нельзя не заметить, что уже намечается новая тенденция в образе мыслей Солженицына: можно унизить и самого близкого человека, если это тебе выгодно.
Важно другое. В этом письме нет и намека на радужные перспективы совместной жизни в Ростове-на-Дону, во имя чего Наталия Алексеевна отказалась от самых элементарных жизненных благ. Картина будущего, как рисует ее Александр Солженицын, мрачна: несправедливости, преследования, лишения и, быть может, нищета… И еще: Солженицын — гений, и, ясное дело, он не отступится от своих планов и целей. А здесь он предстает непризнанным гением, который будет вынужден долго и трудно пробивать себе «путь наверх». И он ищет себе спутника, чтобы на случай дождя укрыться под чужим зонтиком.
Процитированный отрывок из письма — первое сохранившееся свидетельство того, что у Александра Исаевича Солженицына меняется не только образ мыслей, но и тактика. Упоминание о частых «сменах квартир» и вещах, которые «будут появляться и так же легко исчезать», говорит о том, что уже в 1944 году он, видимо, понял, что для него нет обычного пути в литературу и он должен будет изменить и свой образ действий.
Наталия Алексеевна соглашается с такой перспективой. Чего только она не готова для него сделать!
Между тем Александр Исаевич в своих письмах Наталии Алексеевне, все сильнее чувствуя, что они по-разному понимают счастье, продолжал корить ее:
«Будучи у меня на фронте, ты сказала как-то: не представляю нашей будущей жизни, если у нас не будет ребенка. Рожать и воспитывать сумеет всякий. Написать художественную историю послеоктябрьских лет, — повторял он, — могу только я один, да и то — разделив свой труд пополам с Кокой, а может быть, и еще с кем-нибудь. Настолько непосилен этот труд для мозга, тела и жизни одного».
К проблеме детей еще раз вернется сам Солженицын. В литературной форме. Как уже упоминалось, в романе «В круге первом» Солженицын изобразил самого себя в образе Глеба Нержина, а жену — в образе Нади. Сходство героев романа с их прототипами несомненно. Присущие Солженицыну беспомощность, неспособность добиться художественного воплощения реальной действительности облегчают распознание прототипов.
Солженицын пишет:
«Надя и Глеб прожили вместе один-единственный год. Это был год беготни с портфелями. И она, и он учились на пятом курсе, писали курсовые работы и сдавали государственные экзамены… И надо же, кое у кого теперь бегают смешные коротконогие малыши. А у них нет…
И Нержин, который целые годы не задумывался о детях, вдруг ясно понял, что Сталин украл у него и у Нади детей».
Как это типично для Солженицына, который отправился в путь за славой оппозиционного писателя! Именно здесь-то и сказывается вся смехотворность его суждений. Ну как тут не вспомнить доброго солдата Швейка: «На это бы человеку потребовались железные нервы».
Есть определенное различие между письмом 1944 года, содержащим высказывание, что таким людям, как он, нужны «духовные» дети, и этой политической автостилизацией. А ведь для солженицынского литературного метода как раз и типична такая конъюнктурная ложь.
Некоторое время спустя в поэме «Прусские ночи» Александр Исаевич Солженицын напишет:
И все тут иное, иное:
Не так, как у людей.
Это двустишие применимо и для иллюстрации его судьбы. Все в ней поистине иное, не так, как у людей.
Как уже говорилось, спокойная совместная жизнь Наталии Решетовской и Александра Исаевича Солженицына продолжалась недолго.
Наступил ужасный сорок первый год. Год прорванных советских фронтов, развернутые фланги которых рассекаются и окружаются клиньями фашистских бронетанковых армад. Кошмарный год для попавших в окружение советских армий, корпусов и дивизий, которые зачастую целыми неделями пробиваются к своим. Год героической обороны Бреста, Одессы, Киева и многих других городов. Год тяжелых сражений и великих жертв. Ростов-на-Дону переходит из рук в руки и надолго становится прифронтовым городом. Линия фронта проходит в каких-то шестидесяти километрах от ростовских предместий.
А Саня Солженицын тем временем учится чистить сапоги, по-уставному заправлять койку, седлать и подковывать лошадей (он попал в ездовой обоз). Впервые в жизни Солженицын оказался лицом к лицу с суровой действительностью, в которой никак невозможно было отделаться ложью, имитировать обморок или вызывать бледность. Впервые до него доходит, что не вечно он будет в роли преуспевающего вызывать восхищение, что в жизни можно оказаться и смешным, неуклюжим новобранцем. По его собственному признанию, он не умеет даже гвоздь забить, справиться с конской сбруей, осилить сотни простых дел, с которыми столкнулся на военной службе. «Сегодня чистил навоз и вспомнил, что я именинник, как нельзя кстати пришлось», — написал он в письме жене 25 декабря 1941 года. Разумеется, это противоречит его самомнению (а он о себе весьма высокого мнения). И вот в разгар войны он в своих письмах горько жалуется Наталии Алексеевне на ограниченность личной свободы.
«Но ведь… придет время, когда каждый, в том числе и мой муж, будет заниматься, чем захочет!» — комментирует Наталия Решетовская.
И пока новобранец Солженицын учится запрягать лошадей (ах, если бы это могли делать за него батраки его деда Семена Ефимовича!), Наталия Алексеевна живет трудной, изматывающей силы жизнью, которая выпала на долю советских женщин в военные годы. Каждый четвертый день все студенты и сотрудники химического факультета Ростовского государственного университета прерывают занятия и отправляются за город рыть противотанковые траншеи. Трамваи уже не ходят. Наталии Алексеевне приходится идти пешком через весь город, а потом по степи: пять часов пути. И семь часов она не выпускает из рук лопату. Она никогда не отличалась крепким здоровьем и физической силой, но не жалуется. Более того, она мужественно переносит трудности и стремится поднять настроение другим, восхищаясь степными травами, яркими листочками, благоухающими цветами, о чем позднее напишет в своей книге с такой непосредственностью и чарующей простотой.
Так или иначе, она раньше, чем Солженицын, узнает, что такое война, познает ее жестокую, убивающую своей обыденностью сущность. Лицом к лицу она столкнется с войной, когда та безжалостно вторгнется в ее жизнь в виде неказистой официальной бумажки, на которой напечатано: «Эвакуационный лист». Это означало, что город, где ты жила, училась, познала радость первой любви, будет оккупирован врагом. Эти слова мгновенно погружают ее в реальную атмосферу бессчетных часов ожидания на вокзалах, забитых беженцами, воздушных налетов и, главное, пути в неизвестность.
