— Там тарелки и чашки, здесь есть еще заварка, — и он вытащил из своей сумки индийский чай.
Я расставила посуду, но стала есть лишь картофель. Швили усмехнулся.
— Не дури, ешь все подряд, что должно произойти, все равно произойдет.
— Это верно, а что не должно произойти — не произойдет. — И я с большим аппетитом принялась есть с белым хлебом кетовую икру. Швили с удовольствием наблюдал, как я ем.
— Вот молодец, это по-нашему.
Когда мы поужинали, он попросил меня сесть поудобнее на топчан и рассказывать: надо было платить за еду.
— Минутку… Все-таки убери чашки в шкаф, — сказал он.
Я встала, но не успела и подойти к столу, как Швили поднял меня на руки.
— Помогите! — заорала я изо всей мочи. Я всегда была горластая. — Помогите! Помогите!
Я боялась, что он зажмет мне рот, но Швили, повалив меня на топчан, сказал:
— Можешь орать сколько влезет, никто не осмелится мне помешать.
Он переоценил себя. Осмелились. В дверь забарабанили изо всех сил, и, обычно безответный, начальник яростно кричал:
— Швили, немедленно отопри, или я отправлю тебя завтра на штрафную!
Швили с перекошенным от злобы лицом выругался, но вынужден был открыть дверь. Вошел начальник.
Я стала его благодарить.
— Ладно, — сказал он, — думаю, с него хватит тех, кто не противится. А вы запритесь и никого не пускайте до утра, пока не придет заведующая складом. — И пошутил: — Даже меня… Идем, Швили.
Они ушли. В десять часов вечера у нас была поверка, которая длилась минут двадцать-тридцать. На ней обычно читали все постановления, приказы, запомнилось: зека-зека такого-то за сожительство с зека-зека такой-то трое суток карцера, соответственно ему и ей.
У Швили не хватило терпения прийти попозже. Он пришел, наверно, около десяти. Когда я кричала, люди как раз расходились с поверки.
— А Мухина уже орет, — меланхолично заметил один зека.
— Зовет же на помощь! — воскликнул другой. Они бросились за начальником, но тот и сам уже услышал и бежал к овощехранилищу.
На следующий день после обеда ко мне опять подошел швилевский придурок и сказал, что вечером я могу себе отдыхать, а завтра утром должна идти работать на лесоповал.
— Дуреха! — добавил он. — Узнаешь там, почем стоит фунт лиха.
Утром, поднявшись в четыре часа сорок пять минут и наскоро позавтракав, я получила дневную порцию хлеба (пайку) и направилась с бригадой лесорубов на лесоповал.
Путь шел по замерзшей реке, не помню ее названия, может, это была именно река Дукча? В своих будущих романах я ее потом называла Ыйдыга…
До моей работы было километров девять. Тайга…
Великаны деревья. Тогда не было автоматической пилы. Пилили обыкновенной пилой. К полудню у меня онемели руки и плечи, нестерпимо ломило поясницу. В двенадцать часов сделали перерыв, можно было отдохнуть у костра и поесть хлеба. Обед туда не привозили. Съедали его вечером вместе с ужином.
Я ела ржаной хлеб, когда ко мне подошел один из рабочих, лет тридцати, сероглазый, седой, гладко выбритый.
— Зачем же один хлеб? А вы с ягодой.
Что он, шутит? Он не шутил. Сделал два шага в сторону, разгреб чистый снег, под ним — красная ягода. Уже забыла, какая ягода, но она была такой сладкой, такой вкусной. Мужчину звали Вячеслав Иванович. Он тоже был новым человеком на лесоповале, всего вторую неделю. По профессии агроном и жил до сих пор вне зоны. Но прогневал чем-то начальство и загремел на лесоповал.
Но он не унывал.
— Без меня не обойдутся. Специалисты-то им нужны, а я Тимирязевскую кончил.
Действительно, на третий день он не вышел.
Уставала я страшно, как и все конечно. К шести часам вечера была, что называется, чуть жива.
Бригада собиралась домой в лагерь, и тут, к моему отчаянию, бригадир командовал:
— Всем строиться, а вот Иванова, Петрова, Сидорова, Мухинова остаются работать, пока не выполнят нормы.
Бригада уходила, а мы четверо, или шестеро, или больше с одним конвойным оставались. Он позевывал у костра, мы работали при свете прожекторов.
Первая, как правило, бросала я.
— Больше не могу, не в силах!
— Иди к костру, идите все к костру, — звал нас обычно конвойный, и мы усаживались возле огня, на валежник. Грудь и лицо пригревало, а спина замерзала.
— Валя, отдохнешь немножечко, расскажешь, а? Что-нибудь недлинное, а то завтра меня сюда не назначат, наверное, — просил конвойный.
Если у меня находились силы, я рассказывала какую-нибудь интересную новеллу.
В одиннадцать часов конвойный поднимался:
— Хватит, пошли на отдых…
А идти было еще почти десять километров по замерзшей реке, а мы, кроме черного хлеба с морошкой, ничего за весь день не ели.
Всем хотелось скорее добраться до столовой, до барака и лечь спать… Подъем-то в четыре часа сорок пять минут.
Они все торопились, а мои ноги не шли.
Бригада уходила вперед все дальше, дальше, пока не скрывалась в туманной ночной мгле. А я брела одна все медленнее и медленнее.
Луна. Или только звезды… Созвездия сдвинуты, Полярная звезда яркая, как месяц… Снег, лед. Серебристая тайга, подступающая вплотную к реке. И я одна… Одна в зыбком нереальном пространстве, как будто я умерла и вот где-то в ином загробном мире, где уже нет ни родных, ни друзей, человечества, уже нет настоящей моей работы… Все странно, так странно…
Как ни медленно я шла, все же приходила в конце концов в лагерь. Запасная повариха совала мне простывший обед и ужин. Поев, карабкалась к нашей палатке на склоне горы и ложилась спать. Засыпала сразу, но… через два часа подъем.
Скоро ощущение какой-то нереальности, как будто я была во сне, стало ощущаться и днем. Будто я не наяву, а в мучительном сне пилила эти толстые, твердые, не поддающиеся пиле лиственницы, кедры… Берез и лип в тайге не было. Перепиленное дерево медленно падало на меня… Уголовница, с которой я работала на пару, с визгом отскакивала, а мне было как-то все равно… Бригадир, дико матерясь, мчался ко мне и оттаскивал в последнюю минуту.
— Ты что, умереть, что ли, хочешь? — орал он на меня.
— А разве я еще не умерла? — пожимала я плечами. Бригадир на каждой разнарядке обращался к начальнику с просьбой убрать меня с лесоповала. Но тот, вздохнув, отсылал его к Швили:
— Говори с ним.
Швили злорадствовал:
— Ничего, ей это полезно, а вообще, пусть сама меня попросит.
— Ты попроси у Швили, он тебя переведет на более легкую работу.
— Я буду внимательна, не волнуйтесь так за меня, — обещала я. Но опять глубоко задумывалась и все забывала.
И все-таки самое огромное, прекрасное чудо судьба подарила мне в эти тяжелые дни на лесоповале. Почти все его проспали.
