связанный с публикацией. Я ехал. Дальше был чай с печеньем и все крепнущее ощущение, что роман никоим боком его не интересует. Он просто пытается понять, будут от меня неприятности или не будут. А если все же будут, то насколько серьезные. О литературе мы говорили немного, она мало его занимала, разговор обычно вертелся вокруг мировой политики. В итоге роман вышел только в девяносто втором году, когда была уже совсем другая Дума и надежды на министерство растаяли.
Эти встречи с Никольским в гостинице «Москва» и обсуждение мировой политики имели одно странное последствие. В девяносто первом году весной я решил, что раз работа над новой вещью все равно застопорилась, и, похоже, надолго, самое время съездить в Израиль, где к тому времени осели многие старые друзья. Проблема была в билете. Очередь в Международные кассы на Фрунзенской (летали тогда с пересадкой на Кипре) была чуть не на неделю, и отмечаться с обязательным номером на ладони надо было по несколько раз на дню. На такие подвиги я был не готов.
А тут вдруг началась первая иракская война. По образованию я историк и, что бы ни говорил Никольский, понимал, что подобные войны долго не длятся. Но Саддам Хусейн, грозивший химическим, бактериологическим и еще бог знает каким оружием стереть Израиль и Америку с лица земли, всех напугал, и я, случайно проходя по Фрунзенской, обнаружил, что в кассовом зале шаром покати. Никого, кроме одиноких и совсем грустных кассирш за стеклом. Искушение оказалось слишком велико. Я съездил домой, взял давно отложенные на поездку деньги и уже через час расплачивался за билеты. Впрочем, воспользоваться этим своим предвиденьем, помноженным на прохиндейство, мне была не судьба.
Лететь надо было через месяц на майские праздники. В связи с полной изношенностью гардероба экипировался я по моде тех лет. Спортивные штаны с лампасами и для багажа две красные, тоже спортивные, сумки – и то и то куплено в последнем московском магазине, где еще хоть что-то было – Военторге на Новом Арбате. Своих вещей у меня было немного – смена белья и кусок рыночного говяжьего языка с пятью помидорами, чтобы, не расходуя валюту, перекусить на Кипре. А так сумки, по просьбе здешних и тамошних друзей, были под завязку забиты учебниками и задачниками по математике, которые следовало передать по адресу. Тяжесть в итоге получилась такая, что ручки начали рваться, едва мы вышли из дома, но до Шереметьево с помощью трех сопровождающих я все же добрался.
У аэропортовских таможенников мой груз не вызвал никакого интереса, я даже расслабился, но, как скоро выяснилось, радоваться было рано. Проблемы начались на паспортном контроле. Выяснилось, что дипломатические переговоры с Никольским в гостинице «Москва» настолько задурили мне голову, что я даже забыл проверить, когда истекает моя израильская виза. А она, милая, кончила действовать в аккурат неделю назад.
Пограничники сочувствовали мне на полную катушку, они даже попытались разыскать израильского консула, который мог бы её продлить, но фарта не было – консул полчаса как уехал домой. Все-таки я надеялся, что мне дадут сесть на самолет, но киприоты за таких, как я, «беззаконных», штрафовали «Аэрофлот» на две тысячи баксов. По этой причине, хотя и с бездной всеобщих извинений, граница оказалась для меня на замке.
В общем, жульнический билет накрылся медным тазом. Я вернулся домой с теми же провожатыми и с теми же порванными сумками, с говяжьим языком и помидорами. Достал из заначки три бутылки коньяка – неприкосновенный запас, который хранил со времен последней кампании по борьбе с пьянством. Все это мы съели и выпили, а на следующий день вдруг пошла работа. Каждое утро я пробирался к столу, перешагивая через немой укор красных сумок с задачниками и писал свое «До и во время» с удовольствием, о котором уже не мечтал.
Разговор о «Репетициях», мне кажется, правильно продолжить рассказом о том, из чего вообще вылупился этот роман. Материал был написан для «Ежегодника Пушкинского дома» по просьбе очень мной любимого прозаика Евгения Водолазкина, написан совсем недавно, то есть тридцать лет спустя после самого романа.
Речь здесь пойдет не о бессчетное число раз цитированных строках Анны Андреевны Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора/Растут стихи, не ведая стыда», а о редкой, во всяком случае в художественной литературе, возможности поблагодарить людей, без которых этого романа или вообще не было, или он был бы совсем другим. В научной литературе такая благодарность в порядке вещей. Чуть не каждая монография начинается и кончается длинным списком тех, кто так или иначе помогал тебе в работе. Когда же речь идет о прозе, у нас в России это не принято и выглядит отчасти экзотически.
Как любой другой работе, «Репетициям» предшествовала цепь важных для меня, хотя и мало связанных событий. Потом так или иначе они, страница за страницей, выстроят, разметят весь путь.
Дело началось еще в 1982 году, когда отец под моим давлением – он не любил частную собственность ни в каком виде – записался на шестисотковый участок, который давали писателям около Истринского водохранилища, рядом с деревней Алехново. Литфонду была отведена пара сотен гектаров обмелевшего болота.
В низине били многочисленные подземные ключи, их любым способом необходимо было забетонировать. Решивший сэкономить, обойтись без этого, скоро понимал, что дом на песке – это еще детские штучки по сравнению с домом на воде. Родники с необыкновенной резвостью вымывали грунт, по большей части глину, из-под фундамента, после чего наши ревнивые, но мелкотравчатые сооружения разом начинали походить на незаконных отпрысков Пизанской башни. Десяток из них завалился на бок, два – так и вовсе утонули.
Получив участок, мы года три ничего не делали. Не было ни денег, ни желания. Наконец впряглись, но и тут без особого успеха. Хотя под нами никакой ключ, к счастью, не обнаружился, дело шло вяло. Бригада, которую мы наняли, халтурила по-черному.
Известно, что в средней полосе грунт зимой промерзает, а летом оттаивает и надо дойти до слоя, до которого мороз уже не достает. Но наш фундамент был вкопан всего на треть нужной глубины. Вдобавок он и по ширине везде «гулял» самым неприличным образом. По этой или по какой другой причине мы разругались, и бригада, чтобы наказать нас, свалила вагонку в лужу и уехала отдыхать на юг.
И сам, и семья с ужасом вспоминаем, что я тогда всё время находился в каком-то неприятном, муторном состоянии, в странном нервном и неровном возбуждении, из которого не мог выйти. Даже не понимал, откуда оно взялось и есть ли вообще этот
