спокойствие и хладнокровие”, — сказал мне один из моих бывших сослуживцев по Государственной Канцелярии.
“Да, не предполагал, — ответил я, — и не только оживление и хладнокровие, но я вижу здесь такое веселье, какого давно уже не замечал даже в столице. Точно Вы не в Ставке, вблизи фронта, точно и войны нет никакой”…
“Браво, браво, князь”, — чуть не захлопал в ладоши мой собеседник. “Это оттого, что ни в ком из нас нет ни малейшего сомнения в исходе войны; что все, начиная от генерала и кончая солдатом, скованы уверенностью в самой блестящей победе… Вдребезги разнесем Тевтонию”…
“Да на чем же Вы строите такую уверенность?” — спросил я удивленно… “Как на чем?! На всем!” Я вопросительно посмотрел на собеседника. “Это все Петербург наводит на всех панику, — продолжал он, — если бы Вы знали, как отравляет нас этот вечно ноющий тыл, эти бабьи страхи… Когда вы вернетесь в Петербург, то расскажите всем, что Вы здесь видели… Скажите, что мы здесь чуть только не танцуем”…
“Вам виднее, — ответил я, — но у меня лично такой уверенности нет. Я понимаю, что прифронтовой службе полезно питать преувеличенные надежды, чтобы своим настроением вдохновлять фронт, но”…
“Нет, нет, — перебил меня собеседник, — мы искренне исповедуем свою уверенность: Германия будет побеждена, она должна быть побеждена!”
“Может быть и будет, — ответил я, — но в том, что она должна быть побеждена, я сомневаюсь, ибо одинаково невыгодно как России уничтожать Германию, так и Германии Россию”…
“Ну да: Вы известный германофил”, — ответил мой бывший сослуживец. “Нет, не потому; а потому, что, кроме воли двух враждующих сторон, из которых каждая, естественно, хочет остаться победительницею, есть еще третья воля, наиболее беспристрастная… Одни называют эту волю — волей Божией, а другие — законом исторической необходимости. Война с Германией есть безумие с обеих сторон. Каждая из этих сторон воюет, в сущности говоря, против самой себя… Победа или поражение Германии будет победою или поражением России, Господь не допустит такой явной бессмыслицы, и война кончится вничью”…
Мой собеседник рассмеялся и, наклонившись ко мне, шепотом сказал мне:
“Вы знаете, если бы кто-нибудь услышал Ваши слова, то Вас бы повесили”.
“Действительно, ради этого не стоило бы приезжать к Вам в Ставку”, — ответил я, улыбаясь…
“А союзные обязательства, а это постоянное стремление Германии колонизировать Россию, ее наглый тон, с каким она диктовала нам свои требования, наконец ее отношение к Сербии, поведение в Бельгии, разве Вы все это забыли? Давно было пора обуздать эту вечную угрозу европейскому миру”…
“Нет, не забыл, — ответил я, — но эти причины, оправдывающие войну, растворяются в одной, запрещающей нашу войну с Германией. А Вы забыли, спрошу и я Вас, в свою очередь, что Россия и Германия являются единственными в Европе монархиями, но не по имени, а по структуре и существу, единственным оплотом монархического начала, единственным барьером, сдерживающим натиск революции… Рисуете ли Вы себе те результаты, какие сделаются неизбежными в том случае, если Россия победит Германию, а Германия выведет из строя Россию? Придет Англия и превратит Россию в колонию, как сделала с Египтом. Меня еще в гимназии, когда я был в 3-м классе, учили, что Англия является хищным ястребом, живущим чужой добычей; что знаменитый Британский Музей состоит только из награбленных сокровищ других народов… Потому-то я и являюсь германофилом, что отдаю себе ясный отчет в той исторической роли, какую играла Англия по отношению к России. Германия не могла играть такой гнусной роли хотя бы потому, что для нее невыгоден разгром России; а для Англии это выгодно… И Франция, и Англия одинаково боятся могущества как России, так и Германии, и тем больше — взаимной дружбы последних; поэтому к разрыву между нами и немцами были направлены все их усилия… А мы, как всегда, опростоволосились… Попались на удочку этих интриг и немцы”…
“Вот Вы и скажите об этом генералу Алексееву: смотрите, он еще сидит за столом; спешите, а то он сейчас выбежит отсюда”, — сказал мой собеседник, сдерживаясь от смеха.
“Княже, княже, видно, что Вы только что из Питера прибыть изволили… Ведь Петербург бредит о мире, разве мы этого не знаем… Но что же получится?! Повторится история Японской войны, когда Петербург вырвал победу из рук Линевича, а Витте подписал позорный мир в Портсмуте”…
Упоминание о графе С.Ю. Витте заставило меня вспомнить один из эпизодов прошлого года, когда русские, застигнутые войной, не могли возвращаться домой через Германию, а устремлялись в Италию, чтобы из Бриндизи ехать в Константинополь, а оттуда в Одессу. Среди этих русских, заехавших сначала в Бари, где я в то время находился, занятый постройкою Святителю Николаю, а затем собравшихся на пароходе в Бриндизи, были граф С.Ю. Витте, С.С. Манухин, бывший тогда вице-председателем Государственного Совета, светлейший князь П.П. Волконский, княгиня М.Барятинская, граф А.Тышкевич, В.Малама и др… Все до крайности возмущались зверствами немцев и на все лады обсуждали случай с г-жою Туган-Барановской, которую немцы выбросили из вагона на полотно железной дороги, и где она, израненная, скончалась в страшных мучениях…
“Этого быть не может… Это клевета на немцев!” — закричал граф С.Ю. Витте.
“Война с немцами бессмысленна… Уничтожить Германию, как мечтают юнкера, невозможно… Это не лампа, какую можно бросить на пол, и она разобьется… Народ, с вековою культурою, впитавший в свою толщу наиболее высокие начала, не может погибнуть… Достояние культуры принадлежит всем, а не отдельным народам, и нельзя безнаказанно посягать на него”…
Я вспомнил, какие горячие возражения последовали тогда со стороны спутников графа, охваченных общим негодованием против немцев и проникнутых симпатиями к Англии. Возражая им, граф, в свою очередь, горячился и сказал:
“Да поймите же, что нам невыгоден разгром Германии, если бы он даже удался. Результатом этого разгрома будет революция сначала в Германии, а затем у нас”.
И сказав эти слова, граф С.Ю. Витте расплакался, как ребенок. Я вспомнил об этом эпизоде и рассказал о нем своему собеседнику.
“Что же, — ответил он, — революция в Германии возможна; но что она будет в России, это уж Витте перехватил через край”…
“Все Вы здесь дети Сазоновской школы, — сказал я, — все Вы англоманы; но в вопросах широкой политики нужно принимать во внимание не личные симпатии к нации, а политические выгоды; а в том и сказывалось роковое значение нашей дипломатии, что она всегда забывала эту истину. Вот Вы сказали, что Германия всегда являлась угрозою европейскому миру… А я скажу Вам, что, если бы
