Ознакомительная версия.
У дверей геофака она сказала мне позвать Фатиму, ее подругу. Ничего не подозревая, я пошел звать Фатиму, но ее нигде не было. Пришел на то место, где их оставил, а там уже никого не было. Захожу на факультет и не нахожу гречанок. Спрашиваю, где Аджимелек, где ребенок, но никто не знал. Я долго разыскивал, ходил к ее тете, которая жила возле пуговичной фабрики на Турецкой улице. Но ее нигде не было.
Я вернулся в общежитие, было уже темно. Устал морально и физически. Сразу заснул, даже не выключая свет. К 12 часам меня разбудили эти же гречанки и рассказали, что пришла Аджимелек, одна, без ребенка. Принесла одеяло, в которое был завернут ребенок. Ничего не сказала и легла спать. Прихожу к ней, бужу. Спрашиваю: что случилось, где наш ребенок? Молчит, молчит.
Я иду к парторгу института Мамину и рассказываю ему все, что случилось. Он тоже пытался что-либо выяснить. Но все напрасно – она молчит. Тогда Мамин по телефону вызвал милиционера. Он приходит, тоже хочет узнать, в чем дело, но она молчит. Милиционер забирает ее в отделение. Я иду с ней. Там все то же – она молчит. Меня отпускают домой. А ее оставляют, а затем отправляют в симферопольскую тюрьму. Там она пробыла около месяца. Следователь Петин – сосед ее семьи – освободил ее из тюрьмы на том основании, что после родов женщина может потерять сознание и не отвечать за свои поступки.
В течение этого месяца меня не раз вызывали следователи, показывали различных подкидышей, найденных в Салгире, в различных учреждениях и частных домах, но ни одна из этих девочек не была моей. Сама Аджимелек меня ни в чем не обвиняла, наоборот, говорила только хорошее. Девушки-гречанки тоже меня защищали, и даже автобусные билеты были подшиты к протоколу допросов. Только в газете «Крымский комсомолец» появилась статья, опорочивающая меня. Они были правы, ведь я был первым секретарем комсомола исторического факультета – 500 членов ВЛКСМ, вторым секретарем комитета комсомола института – 3000 комсомольцев. Первым секретарем был Куриленко, его заместителями – я и Мефаев Амет. Такие ошибки мне делать не полагалось.
Незаметно пролетели шесть лет учебы. Выпускные экзамены и защиту диплома я провел на высшем уровне. Только по истории педагогики мне поставили «хорошо», все остальные экзамены я сдал на «отлично». При распределении на работу после окончания института я узнал, что могу поехать в аспирантуру в Поволжье – в Саратов или Куйбышев. Получив отпускные, поехал домой отдыхать. Правда, комиссия предлагала мне поехать учителем истории в Отузы[77], но я отказался, так как Раимова, окончившая наш факультет на год раньше меня, очень плохо отзывалась об Отузах, о школе и ее директоре, почему она и ушла из школы.
В начале августа 1939 года я пришел в наркомпрос республики, тогда он располагался рядом с госдрамтеатром. Заместителем наркома был Гани Акимов – выпускник истфака 1936 года. Женой его была Лена Бугаева. Оба они были уважаемые всеми люди, культурные, деловые. У дверей министерства меня встретил один горбатый человек и спросил, зачем я сюда пришел. Я рассказал о своей проблеме. Звали этого человека Керимов. Был он из города Саки, где работал инспектором районо по кадрам. Он предложил мне работу в сакской средней школе № 2, так как оттуда уволилась моя знакомая Селинская, тоже окончившая истфак, но годом раньше. Я неплохо знал ее как человека с очень сложным характером. Везде у нее возникали проблемы, происходили скандалы. Вероятно, это и было причиной ее увольнения. Мы с Керимовым зашли в кабинет Акимова. Он выслушал и тут же дал мне направление в сакский районо.
В тот же день вместе с Керимовым мы поехали в Саки. Переночевал у него дома, а на следующий день пришел в районо. Взяли мое направление и тут же написали приказ о назначении преподавателем истории во 2-ю школу. Директор школы Гольдштейн и завуч Иван Афанасьевич Спиваков радушно приняли меня. Включили в расписание уроков, сказали, что я зачисляюсь с 15 августа. Уроки буду вести в двух десятых, двух девятых и в трех восьмых классах. Если буду успевать, то можно будет взять часы и в седьмых классах, а также в вечерней школе. До начала учебного года я должен был сидеть в методкабинете: изучать методические пособия, готовиться к урокам.
Вместе с Керимовым пошли на улицу Курортную, дом номер 16, где раньше жила Селинская. Хозяева квартиры – Петр Иванович Хоменко и его жена Люба Целуйко – согласились принять меня в качестве квартиранта за оплату в 60 рублей в месяц. У них был сын Леонид 16 лет и годовалая дочь Галя. Петр Иванович работал бухгалтером в санатории «Саки». Оттуда он часто приносил домой бесплатные хорошие обеды. Он сильно хромал и ходил с костылем.
Я получил у директора школы разрешение и на три дня съездил в Суюн-Аджи. Предупредил родителей и привез в Саки свою постель и одежду. Город мне понравился сразу. По сравнению с моей деревней это действительно был город, райцентр! Из Симферополя в Евпаторию через него ходили поезда, был свой железнодорожный вокзал. От центра города до химзавода ходили вагонетки, дрезина на рельсах. Было много санаторно-курортных заведений. С вокзала до санаториев больных таскали на носилках. Автобусов, такси, автомобилей скорой помощи я тогда не видел. Через 10–15 дней люди, которых приносили на носилках, сами ходили по городу. Двери парка были огорожены высокой стеной. Пропускали в парк только по пропускам или санаторным книжкам. Пропуск с фотографией я получил дня через три в районо. Действовал он в течение одного месяца. Было строго. Просроченные пропуска отбирали и не пускали на танцы. Местная церковь была превращена в клуб. Здесь читали доклады, лекции, проводили собрания. Шел показ кинокартин. На столбе был установлен радио-громкоговоритель, который работал с утра до вечера. Современных зданий почты, РДК[78], монумента Ленину еще не было. Везде были одноэтажные татарские дома, крытые черепицей.
1 сентября 1939 года после торжественной линейки все разошлись по своим учебным классам. Мой первый урок состоялся в 9-м «а», потом я перешел в 9-й «б», после перерыва пошел в 10-й «а», а затем в 10-й «б». В первый день повторяли темы прошлого учебного года. Сообщил школьникам, какие темы будем изучать в этом году, какая имеется литература для изучения этой программы. Все следующие дни шли нормально, учащиеся и дирекция мною были очень довольны. Успеваемость учащихся повысилась. В конце первой четверти в одном только классе из 26 учеников 17 стали отличниками и 9 были хорошистами. Не было ни одного троечника! Такая же картина была и в других классах. Я даже подумал, что, может быть, завышаю оценки, и попросил прийти на экзамен завуча. Так он одну поставленную мною четверку исправил на «отлично». Обо всем этом завуч доложил на педсовете, где меня все хвалили. Я был рад.
Ознакомительная версия.
