Как мы уже отметили, после смерти сына Иван Васильевич уже не проявлял к жене никакого интереса. Он почти не выбирался из Александровской слободы, где им был выстроен целый город, отлично приспособленный для жизни. Как пишет Е. А. Арсеньева, оттуда он управлял государством, «и даже бывая наездами в Москве, не встречался с женой, не говоря уж о том, чтобы навещать ее опочивальню. Да она не больно-то горевала, хотя как бы считалась сурово наказанной». Да и о какой опочивальне царицы могла идти речь, если царь снова завел себе обширный гарем, в котором чувствовал себя прекрасно?
Л. Е. Морозова и Б. Н. Морозов задаются вопросом: чувствовала ли Мария Темрюковна, что ее отношения с мужем дали трещину? И сами же отвечают — неизвестно.
В любом случае, царица, не особо стеснявшаяся и раньше, в ответ тоже полностью дала волю своим диким инстинктам. В результате, прямо в Кремлевском дворце, на его женской половине, начались оргии, нисколько не уступавшие оргиям, которые происходили в Александровской слободе.
Мария Темрюковна вспомнила свою юность и снова начала носить национальный кабардинский костюм, выгодно подчеркивавший ее прекрасную фигуру, но резко отличавшийся от целомудренных одежд русских женщин XVI века. Слухи о том, что делается во дворце царицы, распространялись среди населения Москвы и, как всегда в таких случаях, принимали легендарные формы. Рассказывали, что царица показывается мужчинам совершенно обнаженная, что у нее в теремах живут тридцать любовников, которых она по очереди требует к себе, и т. д., и т. п.
Конечно же, все эти истории про «тридцать любовников» были явным преувеличением (супружеские измены для женщин в те времена считались страшным грехом, да и жить юной царице, учитывая крутой нрав ее венценосного мужа, еще явно не надоело). Хоть она и была распутница, каких мало, но мужчин на свое дворцовое ложе она вряд ли приводила. Зато вот «ее непотребные забавы с девками», как пишет Е. А. Арсеньева, не обсуждал «в Кремле только ленивый. Да и по Москве уже поползли слухи».
Любимым занятием царицы были так называемые «смотрины женихов». Это она якобы устраивала браки для своих придворных девок, приглашая во дворец молодых мужчин, осматривая их со всех сторон и решая, кто подходит на роль жениха, а кто — нет. Осмотры эти порой заходили очень далеко…
Что же касается «непотребных забав с девками», тут Мария Темрюковна давала полную волю своей безудержной фантазии и даже не думала камуфлировать это под какие-то смотрины. Е. А. Арсеньева по этому поводу пишет: «Нет, Иван Васильевич не судил жену строго — не мог, поскольку и сам некогда оскоромился подобным образом, пусть и по пьяной лавочке. Он помнил Христовы слова: “Кто без греха, пусть бросит камень!” Сам он без греха не был, а потому камня, идя к царице, с собой не брал».
* * *
Впрочем, слова о том, что Иван Васильевич уже не проявлял к жене никакого интереса, — это, пожалуй, тоже преувеличение. Он иногда приходил к ней, когда его «начинала одолевать переполненная семенем плоть». Все-таки хороша Мария была неимоверно, и на царский вкус мало кто мог сравниться с «этой дикаркой» в постели.
Да и внешние (протокольные) приличия соблюдались. В частности, царица всегда сопровождала царя в поездках, например ездила с ним на богомолье в Суздаль, в Ростов и в другие места. В августе 1569 года Иван Грозный направился в Вологду. Царица вновь поехала с ним. Лето было дождливое и холодное. На лесных дорогах, пролегавших вдоль речушек, озер и болот, стоял тяжелый туман, и во время этого путешествия царица тяжело заболела.
Потом она совсем слегла. По всей видимости, это было воспаление легких, а может быть, и что другое — кто теперь скажет точно. У постели больной постоянно находились сам Иван Васильевич, ее брат Салтанкул (он же Михаил Черкасский) и личный царский врач голландец Арнольд Линзей. Царица была в страшном жару, и ей ничто не помогало. Лишь изредка она приходила в сознание, но потом снова теряла его.
Только судороги, пробегавшие по телу, доказывали, что она еще жива. То были последние усилия души, уже готовой отлететь в мир иной. Иван Васильевич не выпускал руку жены, словно желая удержать ее подле себя.
В последнюю ночь глаза больной вдруг приоткрылись. Они так красноречиво молили о чем-то, что Иван Васильевич невольно спросил:
— Ты хочешь что-то сказать?
Царица утвердительно кивнула.
— Я умираю… И хочу вымолить у тебя прощение за все зло, которое я тебе причинила…
— Что ты, голубка моя, окстись! Ты никогда не причиняла мне зла, и тебе не за что просить у меня прощения.
— Поцелуй меня… В последний раз… В знак того, что ты меня прощаешь…
Иван Васильевич осторожно коснулся губами ее мокрого от пота лба.
А 1 сентября 1569 года Москва с изумлением узнала о смерти неистовой Марии Темрюковны.
— Отравили! Царицу отравили!
В Москве в те дни только об этом и говорили. Никто не сомневался, что она была отравлена. Но вот кем?
* * *
Л. Е. Морозова и Б. Н. Морозов пишут: «1 сентября (раньше в тот день праздновался Новый год) 1569 года она тихо скончалась. Оплакать несчастную черкешенку было почти некому. Скорбели лишь несколько прислужниц, приехавших с ней из Кабарды, да брат Михаил. Царь на людях выглядел печальным, но слез не лил, не бился и не рыдал, как по Анастасии […]
Марию отпели в соборе Александровской слободы и на траурной повозке повезли в Москву. Покоиться ей полагалось в усыпальнице великих княгинь — кремлевском Вознесенском монастыре. 4 сентября состоялись похороны, на которые собралось много народа — не из любви или уважения к усопшей, а просто из любопытства. Царь Иван с сыновьями спокойно шел за гробом».
Некоторые историки утверждают, что Иван Грозный нисколько не был огорчен смертью Марии. Он якобы даже не счел нужным притворяться, так как к этому времени уже окончательно погрузился в разврат и кровавые расправы.
В частности, Анри Труайя рассказывает: «Подозрения падают на царя: уже давно он отдалился от своей жены; она не играла значительной роли при дворе, но государя обременяла; он изменял ей и не желал видеть во дворце; кроме того, она мешала его планам женитьбы на английской королеве. Щепотка порошка или несколько капель снадобья — и дорога свободна. Вокруг царя все трепещут в ожидании, кого он назовет виновным. Бояре делают вид, что скорбят, и даже надевают траур — бархатные кафтаны без золотого шитья. После похорон в Москве Иван снова удаляется в Александровскую слободу, виновного пока не называет».
Как говорится, любое мнение имеет право на существование. Но есть и другая трактовка того, что происходило: Иван Васильевич был подавлен свалившимся на него горем. Мария умерла, и некому теперь было умиротворять и успокаивать его мятущуюся душу. А может быть, в смерти жены государь увидел нечто большее — например, неудавшееся, но кем-то коварно задуманное покушение на себя.
