В результате всех этих встреч граф счел нужным письменно поставить госпожу Помпадур в известность о своих отношениях с Бентинком ван Руном, человеком, показавшимся ему наиболее квалифицированным для помощи в этой миротворческой миссии. Граф писал:
"Гаага, 11 марта 1760 г.
Госпожа,
где бы в Европе я ни находился, моя чистая и честная привязанность к королю, к благополучию Вашей милой страны и к Вам останется неизменной. Более того, во все времена я могу ее доказать во всей своей чистоте, чистосердечности и силе.
В настоящее время я нахожусь в Гааге, у графа Бентинка из Руна, с которым я глубоко подружился. Мне кажется, нет у Франции более мудрого, более честного и крепкого друга. Будьте в этом уверены, как бы Вас ни убеждали в обратном.
Он могущественен здесь и в Англии, это государственный муж и честнейший человек. Он открылся мне полностью. Я говорил ему о милой маркизе Помпадур, как только может это делать сердце, чувства которого к Вам известны Вам давно и которые не уступают в сердечной доброте и душевной красоте той, которая их породила. Граф Бентинк был очарован и воодушевлен. Одним словом, Вы можете рассчитывать на него как на меня.
Я думаю, что король может ожидать от него многого, учитывая его могущество, честность, прямоту и т.р. Если король думает, что мое сношение с этим господином может чем-то быть полезным, я не пощажу себя ни в чем; мое добровольное и бескорыстное рвение и привязанность давно известны Его Величеству.
Вы знаете мою верность Вам. Прикажите, и будете услышаны. Вы можете подарить мир Европе, избегнув долготы и сложности организации конгресса. Ваши приказания дойдут до меня без помех у графа Руна в Гааге, либо, если Вам это покажется более приемлемо, у Томаса и Адриана Хопов, у которых я гощу в Амстердаме.
То, что я Вам сообщаю, показалось мне настолько интересным, что я не счел возможным дольше молчать, тем более что никогда от Вас ничего не скрывал и скрывать не буду.
Если у Вас не окажется достаточно времени, чтобы ответить мне, убедительнейше прошу сообщить Ваш ответ через доверенное лицо. Умоляю Вас не медлить, ради Вашей привязанности и любви к лучшему и любезнейшему королю.
Остаюсь Вашим"285.
Граф Сен-Жермен прибавил следующий постскриптум:
"Прошу Вас поинтересоваться решением суда по поводу подлого и скандального захвата "Аккермана". Мои интересы там исчисляются в 50 тысяч экю, а компания господина Эмери в Дюнкерке требует возврата корабля. Еще раз прошу Вас добиться для меня справедливости на заседании Королевского Совета, перед которым это несправедливое дело будет заслушано в ближайшее время. Пусть будет Вам угодно вспомнить Ваше обещание прошлого лета не стерпеть несправедливости"286.
Граф также написал Шуазелю, и когда Бентинк спросил, каким образом новости дойдут до министра иностранных дел, граф с уверенностью и спокойствием ответил, что в Версале скоро наступят перемены. Он также дал понять Бентинку, что не во власти Шуазеля продолжать препятствовать подписанию мирного соглашения287.
К несчастью графа Сен-Жермена, письмо, которое он отправил Помпадур, не дошло до нее. С начала 1760 г. Шуазель был назначен Людовиком XV суперинтендантом почтовой службы и распоряжался ее тайнами288. Поэтому, когда письмо пришло в Париж, герцог сразу же его изъял и направил д’Аффри следующее сообщение:
"Версаль, 19 марта 1760 г.
Посылаю Вам письмо господина Сен-Жермена госпоже Помпадур, из которого ясно, до какой степени этот человек несуразен. Он — первостатейный авантюрист, который, к тому же, я этому свидетель, очень глуп.
По получении моего письма прошу Вас вызвать его и передать следующее: мне неизвестно, что подумают отвечающие за финансы королевские министры о его смехотворных финансовых делишках в Голландии. Что же касается меня, прошу Вас его предупредить: если я узнаю, что он, близко ли, далеко ли, в большом или в малом, замешан в политике, уверяю, что добьюсь от короля ордера на его возвращение во Францию, где он будет гнить до конца своих дней в каком-нибудь застенке.
Добавьте, что мои намерения абсолютно непреклонны — он может быть в этом уверен, и я сдержу свое слово, если он вынудит меня к этому своим поведением.
После этих слов Вы попросите его больше к Вам не приходить, и неплохо бы Вам распространить этот комплимент в адрес столь несносного авантюриста среди всех иностранных представителей и амстердамских банкиров"289.
Это письмо еще не дошло до адресата в Гааге, а в этом городе уже произошла сцена между Йорком и графом Сен-Жерменом. Поскольку граф все еще не получил ответа от английского представителя, он договорился встретиться с ним утром 23 марта 1760 г. Господин Йорк показал письмо, которое он только что получил от государственного министра Роберта д’Арейя, лорда Холдернесса, в котором король Георг II высказывал сомнения по поводу полномочий графа по вопросам мира. "Его Величество допускает, что граф Сен-Жермен действительно оказался кем-то, имеющим вес в Совете, уполномоченным говорить так, как он это сделал (возможно, с ведома Его Христианского Величества короля Франции). Если цель будет достигнута, средства не имеют значения. Но дальнейших переговоров между аккредитованным представителем короля и таким человеком, каким представляется граф Сен-Жермен, быть не может. То, что вы говорите — официально, тогда как графа Сен-Жермена могут дезавуировать в любой момент, если французский двор сочтет это нужным, тем более, что, как следует из его же слов, не только посол Франции в Голландии, но и министр иностранных дел в Версале находятся в неведении относительно его миссии. И даже если Шуазелю угрожает та же участь, что и Бернису, тем не менее он пока еще министр… Итак, Его Величество король желает, чтобы Вы передали графу Сен-Жермену, что… Вы не можете с ним обсуждать столь интересный предмет; пока он не предъявит подлинных доказательств, что Его Христианское Величество знает и поддерживает его миссию"290.
Поскольку граф Сен-Жермен не мог предъявить других верительных грамот английскому послу, кроме письма Бель-Иля и пустого бланка с подписью короля, чего было недостаточно, чтобы аккредитоваться, ему пришлось уйти.
На следующий день он пришел к господину д'Аффри, в сопровождении Каудербаха и кавалера Брюля. и должен был отправиться вместе с ними в Русвик к графу Головкину"1, пригласившего д’Аффри на ужин.
В личной беседе д’Аффри передал графу, в умеренных выражениях, инструкции Шуазеля. Граф был удивлен, попросил своих друзей извиниться за него перед Головкиным и. простившись с д’Аффри, отправился к Бентинку. Тут он дал волю своим эмоциям и сказал: "Бедный господин д’Аффри! Он думает, что страшно напугал меня своими угрозами! Но не на того напал, ибо мне давно безразличны и слава, и порицание, и страх, и надежды. Нет у меня другой цели, нежели следовать импульсам своих добрых чувств на пользу человечества и сделать для него столько добра, сколько смогу. Король прекрасно знает, что я не боюсь ни господина д’Аффри, ни господина Шуазеля"292.
