Поскольку граф Сен-Жермен не мог предъявить других верительных грамот английскому послу, кроме письма Бель-Иля и пустого бланка с подписью короля, чего было недостаточно, чтобы аккредитоваться, ему пришлось уйти.
На следующий день он пришел к господину д'Аффри, в сопровождении Каудербаха и кавалера Брюля. и должен был отправиться вместе с ними в Русвик к графу Головкину"1, пригласившего д’Аффри на ужин.
В личной беседе д’Аффри передал графу, в умеренных выражениях, инструкции Шуазеля. Граф был удивлен, попросил своих друзей извиниться за него перед Головкиным и. простившись с д’Аффри, отправился к Бентинку. Тут он дал волю своим эмоциям и сказал: "Бедный господин д’Аффри! Он думает, что страшно напугал меня своими угрозами! Но не на того напал, ибо мне давно безразличны и слава, и порицание, и страх, и надежды. Нет у меня другой цели, нежели следовать импульсам своих добрых чувств на пользу человечества и сделать для него столько добра, сколько смогу. Король прекрасно знает, что я не боюсь ни господина д’Аффри, ни господина Шуазеля"292.
Лишь 5 апреля 1760 г., спустя десять дней и после того как д'Аффри несколько раз его вызывал, граф Сен-Жермен согласился побеседовать с ним. Посол дал ему понять, что граф попал впросак, написав о Бентинке293 госпоже Помпадур, что он вмешался в дело, которое его не касается, и что отныне, и именем короля, его просят заниматься своими делами — дверь перед ним будет закрыта.
Граф Сен-Жермен молча выслушал д’Аффри, но затем, когда тот кончил свою обвинительную тираду, заметил, что ему ничего нельзя приказать "именем короля", поскольку он вообще не французский поданный. Он добавил, что не сомневается в "том, что господин Шуазель написал все это от своего имени, что король ничего об этом не знает, но даже если бы ему предъявили письменный приказ короля, он все равно бы не поверил"294.
Другой причиной, вызвавшей агрессивные распоряжения господина Шуазеля против графа, были следующие несколько предложений, прочитанных в одном из последних писем последнего к госпоже Помпадур: "За свое поведение я отвечаю лишь перед Богом и моим повелителем" и далее: "Вот уже тридцать лет, что я принадлежу знати, и известен тем, что никогда не общался с авантюристами или самозванцами, и никогда не принимал у себя плутов"295.
Тем временем герцог Шуазель выступал перед Королевским советом. Он показал письмо д’Аффри, "затем прочел свой ответ ему и, пробегая торжествующими глазами по присутствующим и останавливая взгляд то на короле, то на Бель-Иле, добавил296: "Если я не потрудился запросить инструкции короля, то только потому, что никто среди присутствующих не осмелился бы заключить мирный договор в обход министра иностранных дел Вашего Величества247". Он знал строгий приказ короля: министр одного ведомства не должен вмешиваться в дела другого. Случилось то, что должно было случиться: король виновато опустил глаза, маршал промолчал, и просьба Шуазеля была одобрена"298.
Воодушевленный чувством собственной правоты, герцог Шуазель тут же отослал д’Аффри следующие инструкции:
"Версаль, 11 апреля 1760 г.
… Король приказал мне срочно сообщить Вам, чтобы Вы дезавуировали самым унизительным и выразительным образом, словом и действием, так называемого графа Сен-Жермена, перед всеми, во всех Соединенных Провинциях, кого Вы подозреваете в том, что они знакомы с этим плутом. К тому же Его Величество просит Вас добиться от Генеральных Штатов этот государства, чтобы, из дружбы к Его Величеству, этого человека арестовали299, дабы его могли препроводить во Францию, где он будет наказан в соответствии с его виной. Царствующие особы и общественное благо заинтересованы в том, чтобы пресекалась наглость подобных мошенников, задумавших решать государственные дела такой страны, как Франция. Я считаю, что подобный случай заслуживает не меньшего внимания, чем требование выдачи любого злоумышленника. В связи с этим король надеется, что после Вашего доклада господина Сен-Жермена арестуют и препроводят с надлежащей охраной в Лилль"300.
Господин д’Аффри тут же последовал инструкциям Шуазеля, оповестил ведущих министров Республики и тех немногих иностранных представителей, которые находились в Гааге, а также Астье, в Амстердаме, с просьбой к нему предостеречь банкиров этого города относительно предложений графа Сен-Жермена301.
На следующий день очередная сцена разыгралась в Рисвике, у графа Головкина. Там были герцог Брунсвикский, д’Аффри и еще один человек — господин Рейщах302. Герцог Брунсвикский сообщил д’Аффри, что граф Сен-Жермен изо всех сил добивался встречи и что он, герцог, отказался. Ему, однако, было известно, что графу удалось встретиться с другими людьми, которых он назвать не может. Господин д’Аффри сообщил тогда герцогу, что господин Шуазель дезавуировал графа Сен-Жермена и что ему нельзя было доверять ни в чем касательно дел Франции или ее правительства. Он попросил герцога передать эти слова английскому послу господину Йорку и сказал, что Великому Пенсионарию Штейну и Секретарю Анри Фа-желю303 он уже все сказал сам. Герцог Брунсвикский ответил, что он во всем будет поддерживать д’Аффри, но не желает был замешан в этом деле304.
По возвращении домой д’Аффри написал Астье следующее.
"Гаага, 17 апреля 1760 г.
Так называемый граф Сен-Жермен, которого Вы видели в Амстердаме и который приехал оттуда сюда, является авантюристом и самозванцем. Не имея на то визы или поручения короля или его министра, он посмел вмешиваться в урегулирование самых важных интересов королевства. После моего доклада королю и на основе тех писем, которые он сам написал в Версаль, Его Величество приказал мне добиться поимки этого отъявленного самозванца и попросить его выдачи. Поскольку он вчера неожиданно уехал из Гааги и, может быть, находится в Амстердаме, приказываю от имени Его Величества и даю Вам полномочия на то, чтобы обратиться к магистратуре г Амстердама с просьбой об аресте самозванца и содержании его под стражей, пока мы не договоримся о способе передачи его австрийским Нидерландам305, а затем на нашу территорию"306.
Меры, принятые д’Аффри, все его передвижения заняли несколько дней, что дало время графу Сен-Жермену раскрыть замысел Шуазеля, благодаря единственному оставшемуся ему верным другу, Бентинку ван Руну.
Как только Бентинк узнал о депеше Шуазеля, он отправился к Великому Пенсионарию Штейну и сказал следующее: "Граф приехал в эту страну как всякий иностранец, поверив в то, что закон защищает его, уверенный в своей безопасности, как любое гражданское лицо. Нельзя обвинить графа в каком-либо проступке, заслуживающем того, чтобы какой-нибудь правитель отказал ему в защите, а право убежища считается в Голландии священным". Великий Пенсионарий согласился с ним, но проявил большое беспокойство по поводу реальных чувств Шуазеля307.
