Капитан уже говорил это сержанту не раз и не два. Но тогда его слова проскальзывали мимо сознания Тесленко. Он просто отмахивался от них. Врага надо презирать, перед ним нельзя склонять голову - вот что твердо знал сержант. Но капитан показывал ему, что можно быть внешне покорным - и остаться непреклонным.
- Умереть - не самое трудное, - задумчиво проговорил Грабарь. - Иногда это даже заманчиво. А вот чтобы жить, нужно много решимости. И большое мужество. Тесленко опустил голову.
В то время как он шарахался из стороны в сторону, делал глупость за глупостью, капитан воевал. И это была не выдуманная война, а настоящая, война беспощадная, где для победы требуется жертвовать неизмеримо большим, чем сама жизнь.
Хуже смерти - находиться в стороне от общего дела, быть невольным орудием в руках врага, когда сам не можешь определить ту грань, которая отделяет жертву ради большой цели от желания выжить любой ценой... Самый простой выход - покончить с этим раз и навсегда, сделать так, как сделал Земцов. Но у Земцова не было другого выхода, у него не осталось сил ни на что, кроме одного последнего рывка. У них, у капитана и сержанта, есть силы и есть большой счет к врагу, который должен быть оплачен. Ради этого нужно стерпеть все. Он поднял глаза на капитана.
- Я наделал немало глупостей, товарищ капитан, - проговорил он наконец. Больше этого не будет.
Грабарь внимательно поглядел на него и кивнул. Он глубоко вздохнул, словно свалил с плеч непосильную тяжесть. Еще один бой капитаном был выигран. Он считал - самый важный.
Глава девятая
1
Пленные притихли, с тревогой выжидая, чем кончится для них таран Земцова. Полеты в этот день были отменены. Летчиков выстроили перед бараком, и Заукель пригрозил, что при повторении подобного случая расстреляют каждого второго. На этом все как будто кончилось.
Такое поведение коменданта удивило пленных. Но удивляться было нечему. То, что это был таран, Заукель понял сразу. Но он понял и другое: таран может обернуться для него восточным фронтом.
Потеря машины была поставлена в вину курсанту, который и сам не отрицал, что самолеты столкнулись из-за его ошибки в пилотировании. Но это было слабым утешением для Заукеля: Семашкевич, Зарудный, Крапивин, теперь - Земцов... Четыре тарана. Кто следующий? Майор вызвал к себе Грабаря.
- Садитесь, капитан, - кивнул он, как только Грабарь переступил порог кабинета. Он подвинул сигареты. - Курите.
- Благодарю.
Капитан закурил, поглядел на сидящего у окна Бергера и перевел взгляд на майора, "repp Заукель не в духе",- отметил он про себя. Тот хмуро взглянул на капитана.
- Я наблюдал за вашим полетом, капитан - проговорил он. - Вы летаете мастерски.
- Благодарю за комплимент.
- Это не комплимент.
Заукель похлопал по карманам. Бергер подскочил к столу, протянул зажигалку. Капитан выжидательно молчал.
- Любопытно, как бы вы поступили, окажись у вас достаточный запас горючего и патронов? - спросил Заукель, прикуривая.
- Не думал об этом, господин майор.
- А вы подумайте.
- Вы намерены дать мне и то и другое? Заукель быстро взглянул на него.
- Не намерен. Почему Земцов пошел на таран? - спросил он неожиданно. Капитан покачал головой.
- Этого я не знаю.
- Вы тоже считаете, что это был таран? Грабарь посмотрел на него внимательно. "Чего он добивается?"
- Да.
Бергер подался вперед и начал напряженно прислушиваться. Он плохо понимал русский, но все же кое-что удавливал. Заметив его интерес, Заукель нахмурился. Он вовсе не желал посвящать в это дело Бергера. Он заговорил быстрее:
- Вы знали о его подготовке?
- К тарану ведь не нужно готовиться, господин майор...
- Но вы знали о намерении Земцова?
- Нет.
- Ведь вы с Земцовым были друзьями?
- Нет. Глаза Заукеля стали ледяными.
- У меня более точные сведения, - сказал он. - О чем вы позавчера разговаривали с ним?
- О положении на фронтах.
- Да? Откуда вам известно положение на фронтах?
- Я рассказывал ему о том положении, которое было полтора месяца назад. То положение мне известно.
- И как вы его оцениваете?
- Для вас оно было неблагоприятно.
- И Земцев решил пойти на таран, чтобы сделать его еще более неблагоприятным? - прищурился Заукель. Капитан пожал плечами.
- Это мне неизвестно. О таране но было сказано ни слова.
- А вы сами не собираетесь проделать нечто подобное?
- Нет!
- Но судя по вашему полету...
-... я мог бы проделать это не меньше десятка раз.
- Вот именно.
- И, однако, не сделал.
- Да, не сделали. Почему?
- Я хочу жить. Мне кажется, это уважительная причина.
- Да, это причина уважительная, - подтвердил Заукель. - А из других летчиков никто не собирается устроить подобное?
- Не знаю, господин майор.
- А если бы знали? Ведь вы обязаны сообщить мне об этом? Капитан поднял глаза на Заукеля и твердо сказал:
- Нет. Таких сообщений я делать не обязан.
- Что?!
- Я не обязан делать таких сообщений, - повторил капитан. - Я не капо и не доносчик. Чтобы остаться в живых, я готов добросовестно выполнять свои обязанности мишени. С меня их предостаточно. Один человек способен хорошо делать только одно дело. Если вы считаете, что этого недостаточно... Заукель поглядел на него внимательно.
- То что?.. Капитан снова развел руками.
- В любом случае я летчик, а не доносчик.
- Понятно.
Заукель повертел в руках зажигалку. Это была красивая вещичка-маленький солдатский сапог, выточенный из золотистого металла. Только сапог почему-то был со шпорой.
- Так значит, вы не были с Земцовым друзьями и не знали, что он собирается делать? - повторил Заукель.
- Нет. Если бы я знал, я постарался бы удержать его от этого шага.
- Да? Почему? - быстро спросил Заукель.
- Я считаю, что такие действия бессмысленны. Потеря машины - слишком малая цена за жизнь человека.
- А иначе вы одобрили бы их? Грабарь подумал.
- Да, хотя от моего одобрения или неодобрения, конечно, мало что зависит. Глядя на капитана, Заукель о чем-то напряженно размышлял. Бергер, сидевший у окна в напряженной позе, подался к нему.
- Что он говорит? - спросил он по-немецки.
- Он говорит, что твой колченогий не такой уж олух, - проговорил Заукель, нахмурившись.
- Ты что? - встревожился Бергер. - Он знает?..
- Ничего он не знает, - с досадой отмахнулся Заукель. Грабарь продолжал сидеть все также невозмутимо, с выражением вежливого внимания на лице. "Колченогий! В бараке под эту кличку подходит только один человек - Алексеев. Правда, это может быть и кличкой, безотносительной к внешности. Но кличка есть. И хромой человек - тоже..."
- Напрасно ты с ним возишься, Готфрид, - сказал Бергер. - Я на твоем месте давно пустил бы его в расход,
