Виктор Лопатников - Горчаков

Обаяние, которое излучал Горчаков, изысканные манеры, своеобразная аура, которую ему удавалось создавать вокруг себя, умение завораживать собеседников интересным разговором производили на окружающих поистине магическое действие. Энциклопедические знания, общительность, широта души, способность находить совпадение во взглядах, настраиваться на доверительный разговор — эти качества сближали его с разными людьми, позволяя устанавливать тесные связи, даже дружеские отношения с элитой тех стран, где он служил. В те годы формировался политический багаж дипломата Горчакова. Близкими ему по духу людьми, с кем Горчаков, став министром, поддерживал добрые отношения, были: Камилло Бенсо Кавур (1810–1861), граф, государственный деятель и дипломат Сардинского королевства, лидер либерального течения итальянского движения за освобождение и объединение Италии; Уильям Гладстон (1809–1898), премьер-министр Великобритании в 1868–1874, 1880–1885, 1886, 1892–1894 годах; Луи-Адольф Тьер (1797–1877), глава исполнительной власти с февраля 1871-го, в 1871–1873 годах президент Франции, известный историк.

Имелось немало и других видных политиков, с кем Горчакову не составляло труда находить общий язык. Вот как значительно позже, в 1857 году, описывал свои впечатления от общения с Горчаковым испанский дипломат Хуан Валера: «В течение… разговора, длившегося три или четыре минуты, я был скромен, а князь, как всегда, блистателен и любезен. Даже если он станет говорить о моркови, то будет держаться глубокомысленно: хмурить брови, строить гримасы (а рот у него ужасный и огромный, как кратер вулкана), бросать пронзительные, испытующие взгляды сквозь очки (глаза же у него навыкате и очень живые) и производить тысячу элегантных, аристократических жестов своими длинными, худыми руками (кисти рук некрасивы, хотя и ухожены); тело его тоже все время в движении. Я смотрел на него очень внимательно и с большим почтением и про себя отмечал некрасивость, бросающуюся в глаза, особенно если находишься рядом и никуда не спешишь. Мефистофель, наверное, был таким же, когда метался с доктором Фаустом».

В пристальном внимании к мельчайшим деталям, к манере ведения Горчаковым диалога испанский дипломат невольно отметил уникальную особенность, свойственную поведению политиков большого масштаба, — сам предмет беседы как бы ускользает, отступая на задний план. Это же отмечал и другой современник будущего канцлера — французский политический деятель Эмиль Оливье: «Это человек среднего, скорее высокого, чем низкого роста, не очень правильные мелкие выразительные черты лица, тонкие губы прозорливого скептика, глаза, искрящиеся остроумием за стеклами золотых очков, лицо, озаренное мыслью, которая то и дело давала о себе знать в добродушных или колких остротах; его разговор очаровывал. Он об этом знал и любил ему предаваться, ему нравилось, когда его называли оратором, сожалели даже, что в России для него не было трибуны»[42].

За годы, проведенные за границей, окончательно сложились его взгляды как политика и дипломата на современный ему мир. Революционные брожения в Италии, нараставшие там социальные конфликты побуждали анализировать и сопоставлять причинно-следственные связи, природу противоречий между властью и народом. Именно тогда Горчаков начал понимать, в какой мере недальновидные действия правительств повинны в возникновении национальных катаклизмов. И все же, несмотря на накопленный политический опыт, не все складывалось, как хотелось — по вполне понятным теперь причинам. Перспективы дальнейшего служебного продвижения для Горчакова в какой-то период оказались сужены до предела. Назначение в Вену советником посольства при австрийском дворе не сулило ничего хорошего: здесь его ожидали встречи с Меттернихом, идейным противником Каподистрии. Австрийский канцлер находился тогда на вершине славы, занимая господствующее положение на арене европейской политики. Однако именно отсюда начался взлет карьеры Горчакова, чему способствовал целый ряд различных, несопоставимых по масштабу и значению событий.

Первым в их ряду может считаться женитьба князя в 1838 году на Марии Александровне Мусиной-Пушкиной, урожденной княжне Урусовой. О том, почему так долго не налаживалась личная жизнь Горчакова, достоверных сведений нет. Возможно, этому мешали материальное неблагополучие и длительное пребывание за пределами родной земли. Кратковременные приезды в Санкт-Петербург заполнялись служебными делами, не оставляя времени найти достойную спутницу жизни. Вполне вероятно, что в соответствующих домах Горчакова не воспринимали как человека, способного составить достойную партию, поскольку ни служебное, ни финансовое положение князя никак нельзя было назвать блистательным. Состояния у него не было, по «Табели о рангах», согласно которой и выплачивалось чиновничье жалованье, он занимал одну из низших ступеней, из тех, которые было труднее всего пройти. Потребности начинающих чиновников, обусловленные соблюдением светских традиций и правил этикета, заметно превосходили их материальные возможности. Низшие классные чины обязаны были, не считаясь с достатком, иметь подобающее их общественному положению жилье, прислугу, приличествующую одежду и аксессуары для появления в свете, принимать гостей и, как замечал сам Горчаков, в особо важных случаях «разъезжать в карете цугом с форейтором».

«Необходимость для государственных служащих придерживаться образа жизни, обусловленного обстоятельствами и общественным мнением, ставила тех из них, кто не обладал наследственным состоянием и не занимал старших должностей, в трудные, часто унизительные условия, — вспоминал он позднее. — Разница в размере содержания старших и младших служащих одного учреждения могла быть десятикратной, а то и более»[43].

Итак, можно лишь гадать, почему Горчаков женился так поздно, в сорок лет, и взял в жены вдову с тремя детьми от первого брака. Тремя красавицами-невестами сестрами Урусовыми в начале девятнадцатого столетия восхищались не только в Москве, но и в столице. И в юные годы, и в замужестве Мария Александровна была чрезвычайно привлекательна, одарена талантами, прекрасно образована. Получив предложение графа И. А. Мусина-Пушкина, героя Отечественной войны, она вышла за него замуж. Семейство это было украшением московско-петербургского общества.

Обаяние Марии Александровны покорило и Пушкина. В 1828 году он посвятил ей замечательное стихотворение «Кто знает край, где небо блещет…», которое завершают строки:

Горчаков сблизился с Мусиной-Пушкиной, когда, уже будучи вдовой, она гостила в Вене у своего дяди, посланника при австрийском дворе, Д. П. Татищева. Мария Александровна родила Горчакову двух сыновей. Брак их был поистине счастливым. Княгиня была художественно одаренной натурой. До нас дошли талантливо исполненные ее рукой акварели. На одной из них изображена идиллическая атмосфера посольского салона в доме Татищева, где в крайнем левом ряду угадываются фигуры двух влюбленных — Марии Мусиной-Пушкиной и Александра Горчакова…