Несомненно, роль прекрасяая и вполне по ней. Жозефина обладаетъ непринужденностью, учтивостью, изяществомъ, необходимыми, чтобы игратъ эту роль; она обладаетъ необычайнымъ даромъ сказать во-время и кстати нужную любезность; щедростью, уменіемъ мило преподнести подарокъ, очень приветливо принять, способностью вращаться въ любой среде, совершенно свободно въ ней держаться. Но въ сущности говоря, у нея нетъ техъ связей, которыя предполагаетъ за нею Бонапартъ: те, которыня она завязала во времена Революціи, не могутъ служить ему и. прияесли бы только вредъ новому правительству, не порви съ ними консулъ въ первый же день.
Вначале она была очень одинока; но по мере того, какъ Бонапартъ возвышается, перегородки падаютъ, оттенки сглаживаются, разгораются честолюбія. Среди эмиграціи, какъ и въ Париже. каждый старается выискивать, не имелъ-ли онъ хотя бы отдаленнаго касательства къ этимъ Богарне или къ этимъ Таше; собираются справки объ отдаленныхъ родственныхъ связяхъ, которыя до техъ поръ не признавались; пользуются подчиненными, бывшими слугами, и вскоре образуется потокъ, несущій весь нуждающійся и клянчащій старый светъ либо къ желтому салону въ Тюильери, либо къ штукатуренному салону въ Мальмезоне.
He следуетъ думать, что потокъ этотъ обязанъ своимъ существованіемъ Жозефине, тому, что она – урожденная Таше и бывшая Богарне; онъ существуетъ исключительно потому, что Бонапартъ связалъ Жозефину съ своей судьбой. Къ ней идутъ потому, что она – г-жа Бонапартъ и близка къ владыке; къ ней шли бы, каковы бы ни были ея имя, происхожденіе и прошлое, единственно потому, что она сателлитъ планеты, света которой жаждутъ. Между темъ Жозефина, быть можетъ и искренно, приписываетъ своимъ личнымъ заслугамъ значительную долю этого движенія; она уверяетъ Бонапарта, что оказываетъ ему въ этой области неоценимыя услуги и, – что всего страннее, – ей удается въ этомъ уверить его. Онъ убежденъ, что самъ завоевалъ ду-ховенство, онъ можетъ верить, что жена завоевываетъ ему дворянство.
Какая женщина не удовольствовалась бы такимъ почетнымъ положеніемъ, какая женщина не была бы удовлетворена подобными миссіями, такими разнообразными и въ то же время важными? He имелъ ли Консулъ основаніе думать, что отныне Жозефина, памятуя о прощеняыхъ ей изменахъ и будучи благодарна за это прощеніе, понимая, съ годами, разницу ихъ летъ, снисходя къ его слабостямъ, которыя не чужды были и ей, – не будетъ обращать вниманія на его прихоти, которыя не могли подрывать ни ея положеніе, ни его привязанность къ ней и которыя, – въ виду того, что Бонапартъ очень боялся огласки и понималъ, чемъ обязанъ самому себе, – должны были навсегда остаться тайной?
Но Жозефина смотритъ на дело совершенно иначе. He потому, что у нея снова возникло физическое влеченіе къ мужу или что восхищеніе имъ и благодарность къ нему зародили въ ней нежную и глубокую духовную любовь, переходящую въ безумяую ревность; она думаетъ только о себе, о своемъ положеніи; она думаетъ, что есди Бонапартъ станетъ физически равнодушенъ къ ней, то разведется съ нею. И она живетъ среди ужасовъ, въ постоянной тревоге, следуетъ за нимъ сама, заставляетъ другихъ следитъ за нимъ, опускается до шпіонства, надоедаетъ ему сценами, слезами, нервными припадками; откровенничаетъ со всеми окружающими и, за отсутствіемъ фактовъ, выдаетъ за подлинную действительность картины разврата, созданныя ея собственвымъ воображеніемъ, уверяя, что сама ихъ видела, клянясь, когда надо, что оне – сама правда.
Между темъ, первыя любовныя похожденія Консула вовсе не опасны. Въ Милане, на другой день или черезъ день после тріумфальнаго въезда туда, 14 или 15 преріаля, былъ импровизированъ концертъ, на которомъ, въ его присутствіи, пели самые известные въ Италіи артисты – Маркези и Грассини. Последней – двадцать семь летъ (она родилась въ Варезе въ 1773 г.); физически она уже не то, чемъ была два года тому назадъ, когда, восхищенная Наполеономъ, тщетно пыталась въ этомъ же Милане привлечь его вниманіе и отбить его у Жозефины.
Она уже несколько толста и тяжеловата; крупное лицо съ резко-выраженными чертами, съ черными, какъ уголь, бровями, съ густыми черными волосами, еще более пополнело. Красота, несомненно, еще осталась, но та, которая встречается въ Италіи на каждомъ шагу: огненные глаза, темная кожа, внешность, – кажется, впрочемъ, обманчивая, – женщины, способной сильно любить. Она имела множество любовниковъ, но не изъ корыстныхъ побужденій, – ибо она совершенно не продажна, – а потому, что и она, и они просто ошибались другъ въ друге. Среди нихъ нетъ ни одного, котораго она не объявляла бы «ангеломъ» въ тотъ день, когда сходилась съ нимъ, но ея «медовые месяцы» никогда не бывали продолжительнее одной недели.
Если красота Грассини уже въ періоде упадка, то ничто не можетъ сравниться съ чистотой и выразительностью ея голоса, и ея талантъ – въ полномъ расцвете. Она не принадлежитъ къ числу хорошихъ знатоковъ музыки, малодумала о принципахъ искусства, но она – само искусство. Ея голосъ, контральто, способный волновать, какъ ничей другой, одинаково сильный и чистый на всехъ нотахъ, самъ по себе – гармонія.
Слушая ее, слышишь не певицу, а музу. Никто не фразируетъ такъ, какъ она, никто такъ не хорошь въ серьезной опере (въ опере-буффъ она слаба), ни у кого нетъ такого трагическаго размаха, какъ у нея, и никто не умеетъ, какъ она, потрясти театралъный залъ. Бонапартъ, начиная съ этого момента, и потомъ въ теченіе всей своей жизни – безконечно любитъ музыку, особенно музыку вокальную. Изъ всехъ видовъ искусства это – одинственный, который ему лично особенно нравится. Другимъ видамъ онъ покровительствуетъ изъ политическихъ соображеній, изъ страсти ко всему грандіозному и изъ желанія обезсмертить себя: что касается музыки, то ею онъ наслаждается сильно и глубоко, любитъ ее для нея самой за те ощущенія, которыя она ему даетъ. Она успокаиваетъ его нервы, убаюкиваетъ его сладкими грезами, разгоняетъ тоску, воспламеняетъ сердце.
He важно, что онъ поетъ фальшиво, плохо запоминаетъ мотивы и совершенно не знаетъ нотъ. Музыка волнуетъ его настолько, что онъ теряетъ надъ собою власть, теряетъ въ такой степени, что жалуетъ орденъ Железной Короны сопранисту Крешгентини. Она была ему ближе, чемъ многимъ, претендующимъ на званіе знатоковъ музыки.
Грассини, какъ женщина, соблазняетъ его гораздо меньше, чемъ певица. Она готова ему отдаться, она ждала уже два года: можно судить по этому, продолжительно ли было сопротивленіе. На другой день после концерта она завтракала въ комнате Консула съ Бертье въ качестве третъяго лица, и на этомъ утреннемъ завтраке было условлено, что она поедетъ въ Парижъ раньше Бонапарта и что ей устроятъ ангажементъ въ театре Республики и Искусствъ.
