Блокадные девочки - Виктор Семенович Бакин

Посиди-ка одна в четырех стенах.

Апрель 1942 г.

Состоялся первый концерт театрального сезона.

С середины сентября 1941 г. по 15 апреля 1942 г. из города было эвакуировано 659 тысяч человек. Открылись специальные столовые для больных дистрофией, в которых получили питание около 260 тысяч человек.

Май 1942 г.

В блокадном городе на стадионе «Динамо» состоялся первый футбольный матч.

9 мая при артобстреле погибли 13 детей из детсада фабрики имени Урицкого.

22 мая введено дополнительное питание для рабочих, которые перевыполняли нормы выработки. Оно состояло из 50 граммов мяса или рыбы, 50 граммов крупы, 10 граммов жиров и 100 граммов хлеба.

За пять месяцев 1942 года в блокадном городе было открыто 85 новых детских домов, приютивших в общей сложности 30 тысяч детей.

Июль 1942 г.

На экранах города демонстрируется картина «Ленинград в борьбе».

Открылась выставка работ ленинградских художников на темы Великой Отечественной войны. Выставлено около двухсот произведений.

…Проговорили мы более трех часов. И как-то незаметно пролетело это время.

— Я тихо говорю. Поймает ли он голос, сделает ли запись? — проявляла беспокойство Дина Николаевна Губина, ставя под большое сомнение способности моего диктофона.

— Поймает, — успокаивал я, зная, на что способна японская записывающая техника.

— Ну, ладно, если так. А то у меня голос глухой. Да и нервничаю маленько…

— А вы не волнуйтесь… Тем более впереди праздник — День пожилого человека. (Наша встреча состоялась в конце сентября). Хотя у вас, блокадников, по-моему несколько иное название этого торжества — День «уцененных людей»?

— Мы себя называем «уцененной молодежью». Мы все-таки молоды душой. Поем песни, встречаемся, радуемся этим встречам. И, конечно, огорчаемся, когда кто-то уходит от нас. Это безусловно…

Все-таки мы должны держаться. Иначе нельзя… Уж если мы пережили блокаду, то сегодняшние трудности-сложности в жизни — это ерунда. По сравнению с тем, что было в войну в Ленинграде. Может быть, именно это преодоление, прожитое и пережитое, и дает нам силы еще держаться на земле. Жить. И чем-то даже заниматься, несмотря на болезни… Конечно неприятно болеть. И болезней с возрастом все больше и больше — целый букет. Но надо стараться не входить в болезнь. Если человек об этом только и думает — тогда ничего хорошего не будет. Так не поправиться. Надо именно уходить от болезней. Быть грамотным, знать, что с тобой происходит, чем ты болеешь… Вот у меня был инфаркт. Ну, полежала я в кардиологии, струхнула малость. Но ничего, вот. Еще хожу… Впрочем это же никому не интересно, все эти разговоры о болезнях. Давайте о другом поговорим…

— Давайте.

И ветеран педагогического труда Дина Николаевна Губина, в двенадцать лет пережившая блокаду Ленинграда, а чуть позже оказавшаяся на Кубани в оккупации, вспомнила свое далекое военное детство.

— Родилась я на Кубани, мама моя оттуда родом. А папа воронежский. Он был военный, служил в гражданскую в коннице Буденного, славился своим искусством подковать лошадей. И настолько хорошо он это делал, что из армии его направили сначала в Москву, в школу ковачных инструкторов, а позже в Ленинград: там тоже была похожая школа.

Мама, естественно, поехала вслед за папой — так я стала ленинградкой.

Хорошо помню себя с 5 лет, может, даже и раньше. Жили мы поначалу в доме военного ведомства около Дворцовой площади, на улице Халтурина. А когда папа вынужден был уйти в отставку — переехали в Приморский район.

Константиновский проспект, дом 3, квартира 3– таков наш адрес примерно с 1934 года.

Небольшой трехэтажный дом, в котором мы жили, прежде принадлежал торговцу, который после революции сбежал за границу. Десять квартир-коммуналок, в каждой комнате — по семье. Все друг друга знали, жили хорошо. Особенно наша квартира: четыре комнаты — четыре семьи. И трое детей — мои ровесники, с которыми я дружила и постоянно пропадала на Каменном острове. Небольшая речка Крестовка, приток Малой Невки — самое любимое наше место. К тому же там была школа обучения пограничных овчарок: затаив дыхание, мы наблюдали, как по команде дрессированная собака терзала фуфайку переодетого в шпиона красноармейца. И тут же недалеко был наш любимый Петров дуб.

С Каменного острова через тайную калитку — нашли такую лазейку — попадали в ЦПКиО имени Кирова. На центральном входе надо билеты покупать, а мы так, сами. И все аттракционы были наши. Особенно нравились зеркала смеха. Зайдешь в комнату, где эти кривые зеркала развешаны — и обхохочешься. И очень любили тренажер, где испытывали на выдержку.

А еще у нас был большущий двор, на который собиралась детвора со всей округи. Много детворы было. Шумели и галдели до тех пор, пока мама из форточки не крикнет: «Дина, домой!» А игры все веселые, подвижные — гоняли мяч, лапта и штандер, казаки-разбойники, «в Чапаева». Девочки любили в дочки-матери играть. А еще у меня была гуттаперчевая кукла, немаленькая, сантиметров в тридцать. И специальный детский уголок для нее оборудован. Там столик, шифоньер, кроватка.

Прозвище у меня было — Динка-толокушка. Это от фамилии, потому что фамилия была Толокина. И я ничуть не обижалась. Зачем? Мы сами в ответ мальчишек дразнили. Вот в нашем доме этажом ниже жил Витька Крысин. И мы ходили, распевали:

А в нашей квартире жил студент Сережа Тригорин. Он погиб потом от голода трагически. Страшную смерть принял. Так мы этого Сергея дразнили так:

Вообще, я была девочка озорная. Однажды родители купили копилку — гипсового поросенка с прорезью. На туалетном столике стоял. И папа любил кидать туда монетки. Просто так, ради шутки.