Матка бозка! Да уж не вселился ли в этого невозмутимого подпольщика дьявол?! Проносясь со своей раскрасневшейся девушкой мимо Феликса, Дембский выкинул правую руку и обхватил его за талию. Так втроем они и летели по кругу, выделывая ногами всевозможные коленца к удовольствию безоглядно веселящейся молодежи…
Танцы продолжались, как обычно на польских вечеринках, чуть не до упаду. Но в какой-то момент Дембский успел шепнуть Феликсу:
— Незаметно уходи вон в ту заднюю комнагу… я следом за тобой.
Полутемная комнатка была пуста. Дембский отодвинул от стены тяжелый диван, постучал костяшками пальцев в стену каким-то условным знаком, и тут же в ней зачернел небольшой проем. Феликс прошел в него следом за Александром, и они очутились в смежной квартире, где посреди комнаты стоял типографский станок. Возле него — голый до пояса парень с тяжелым взглядом. На лице, довольно грязном, на широкой груди, на мускулистых, заросших белесым волосом руках, в которых он держал типографский валик, — бисеринки пота. Из-за его плеча выглядывало добродушное худощавое лицо другого молодого парня.
Человек с типографским валиком представился Феликсу:
— Агатон Загурский. Я же — Круль.
Другой выступил из-за плеча товарища и, улыбнувшись, назвал себя:
— Эдмунд Выгановский. Зовите меня Янек. Я из Литвы.
— А это Стожек, — сказал Дембский. — А теперь за работу! Снимай, Стожек, к чертовой матери сюртук и рубашку! Янек — накладывать листы, Стожек — снимать. А мы с Крулем повозимся с валиком.
Вскоре все четверо, раздетые по пояс, принялись за работу. Пот разъедал глаза, ломило от непривычки поясницу, но — ни минуты отдыха. Всюду по комнате разбросаны оттиски, от запаха типографской краски, медленно сохнущей, кружится голова. Лист — на лист… десяток… сотня… другая… Тяжело ухал станок, мелькали блестящие от пота тела…
И вдруг — за стеной стихла музыка. Дембский выпрямился.
— Стой! Чуть-чуть не успели, ну да главное сделано. Теперь падайте, где кому нравится, и — спать. Перед рассветом все это надо успеть отправить в предместья и на вокзалы. Листовки должны появиться одновременно не меньше чем в десяти городах.
Круль захрапел сразу же, едва улегся на обрывках газетных листов, а Выгановский долго кашлял — чувствовалось, что к этому добродушному юноше подбирается чахотка.
С первыми утренними поездами в разные концы Привислинского края уезжали несколько молодых людей с одинаковыми чемоданами. В Белосток уехал Госткевич, полурабочий, полуинтеллигент. В последнее время за ним усиленно охотилась полиция, и теперь его направляли в Белосток… В Лодзь увозил чемодан молодой ткач Шмаус, в предместья Воля, Млынув и Мокотов отправились рабочие Пашке и Оссовский…
И Феликс тоже предложил свои услуги. По Дембский их отверг.
— Нет, Стожек, — сказал он, — обойдутся без тебя. Поскольку ты теперь специалист по печатной части, тебе придется заняться делом большой важности.
— Каким же? — спросил Феликс, хотя и догадался, что имел в виду Дембский.
— Будем печатать газету.
Вот оно — признание! У Феликса на мгновение перехватило дыхание: ему открывали доступ в святая святых партии — к изданию газеты!
— Завтра в то же время встретимся опять у Рината, Кстати, имей в виду, Гинат — наш человек…
— А квартиру для танцев тоже снимает наш человек? — спросил Феликс.
— Да. Квартиру мы сняли на имя Головни. И специально устраиваем танцы, чтобы музыка и шум заглушали грохот станка. А здесь живет Янек Выгановский. Мы соединили две квартиры потайной дверью — получился запасной выход на случай налета полиции. И еще, Стожек… ресторан Беджицкой — тоже наша явка. Это — на крайний случай, когда нужно что-нибудь экстренно сообщить в Комитет. Там всегда находятся наши люди, они и укроют, и передадут немедленно все, что нужно и кому нужно.
— Благодарю, — растроганно сказал Феликс.
А Дембский продолжал:
— В кондитерскую придешь с последним номером «Варшавского курьера». Если все благополучно, там будет сидеть юноша и читать предыдущий номер. Подойдешь и скажешь: «Когда прочтете, не дадите ли мне?» Это будет хозяин типографии. Запомнил пароль?
— Да, — машинально ответил Феликс, еще не проникшийся сознанием того, что в конспиративной партийной работе нет мелочей, что за каждой мелочью стоят человеческие жизни.
Вечером Кон вошел в кондитерскую, держа в руке «Варшавский курьер», свернутый так, чтобы в глаза сразу же бросался заголовок. Слева у окна за столиком одиноко сидел низкорослый худой юноша с невыразительными чертами лица. Он сосредоточенно читал первую страницу того же «Варшавского курьера». Кон подошел к нему, спросил тихонько:
— Вы не дадите мне почитать?
Юноша оторвался от газеты и, полоснув Феликса ненавидящим взглядом, выскочил из кондитерской. Ничего не понимая, Феликс заторопился за ним. С противоположной стороны улицы к кондитерской сворачивал в этот миг Александр Дембский. Юноша кинулся к нему и, размахивая газетой, стал что-то быстро говорить ему, а сам все озирался на подходившего к ним Кона. Дембский нахмурился.
— Что случилось, Стожек? — спросил он. — Ты забыл пароль?
Феликс смутился:
— Нет, но я, кажется, не совсем точно его произнес…
— Впредь этого не допускай. Хорошо, что я подошел вовремя. Бронислав принял тебя за провокатора.
— Да, — подтвердил Бронислав, — я вас принял за неопытного провокатора и мог бы с чистой совестью прикончить!
— И поделом. Это было бы заслуженным наказанием. А за урок спасибо. Будем знакомы… Кон. — Феликс подал руку.
— Славиньский. — Маленькая ладонь юноши сомкнула широкую руку Феликса железным пожатием. Феликс не удивился: Славиньского он таким и представлял — человеком большой нервной силы.
Они скоро сблизились и подружились. Этим знакомством Кон очень дорожил.
Бронислав привлекал его своей удивительной скромностью и преданностью товарищам. Как хозяин типографии, Славиньский каждую минуту рисковал быть схваченным. Но это не сделало его ни раздражительным, ни самоуверенным, ни гордецом. Жил он в том же без окон и без вентиляции чердачном помещении, где стояли печатный станок и наборные кассы, дышал воздухом, отравленным свинцовой пылью, — и потому в лице его не осталось ни кровинки. Он сам по ночам сгружал с подвод бумагу, сам крутил колесо печатной машины, сам разбирал шрифты и раскладывал по наборным ящикам. И лишь изредка позволял себе выйти с Куницким или Дембским и посидеть где-нибудь за чашкой кофе.
А в том, что работа в подпольной типографии — адская работа, Феликс убедился в эти три дня, когда они, не выходя из подвала ни на минуту, печатали тираж газеты, выходившей на шестнадцати страницах. И только время от времени сменяли друг друга: крутивший колесо становился к станку и наносил валиком краску на шрифты, а потом накладывал лист чистой бумаги, а час спустя это уже делал другой.
