Вот и Обольяново. Из-за густой зелени парка ярко блеснул крест колокольни, сквозь деревья засверкал пруд и, наконец, барский двухэтажный дом, окруженный разными пристройками служб, конюшни и общежитий для челяди. В этой усадьбе, принадлежащей графу Олсуфьеву, не раз гостил Лев Толстой. Здесь в одной из комнат им был написан рассказ «Хозяин и работник». Теперь здесь жил Семен Павлович Подъячев.
Вот она, обольяновская почта. В широком одноэтажном доме должна быть и квартира Павлыча. Постучал в дверь. Молодая красивая женщина, жена Анатолия Подъячева, спросила.
— Вам кого?
— Семена Павловича.
— Проходите.
На наш разговор сошлись все обитатели дома, кроме Семена Павловича.
Мария Степановна, жена Подъячева, провела меня в комнату, в кабинет «Павлыча». Он неподвижно лежал на кровати с желтым, сухим лицом, длинным, заострившимся носом, крупными морщинами на лице, и мелкими — около веселых ласковых глаз…
Подъячев улыбнулся и заговорил слабым голосом:
— Вот и хорошо, что приехал, а я вот… видишь, какой… И говорить и читать запрещено… Только вот слушаю радио. Больше двух недель лежу… Тяпнуло поясницу, и другие боли пристали… Пошевелиться не могу…
— А ты бы, Павлыч, присечкой полечил, может, и помогло бы, — посоветовал я.
Он только слегка улыбнулся, хотел махнуть рукой, но не смог, приподнял ее и бессильно уронил на постель.
— Угощайте гостя-то, — сказал он. А Мария Степановна как бы пояснила:
— Вот он, герой-то мой, каким стал, полюбуйтесь-ка на него.
«Так вот все то, что я любил. Больной, прикованный к постели человек». Я едва удержался, чтобы не заплакать…
Не желая больше утомлять больного, все потихоньку вышли из комнаты.
Семен Павлович Подъячев, Иван Петрович Малютин и его дочь Антонина.
Квартира Подъячева была большая и светлая, в четыре комнаты. Меня устроили рядом с комнатой Павлыча. И когда у него появлялось хорошее настроение и желание поговорить, он слабым голосом звал:
— Петрович, заходи ко мне в гости… поговорим…
Я заходил, подвигал стул ближе к кровати и присаживался.
Но собеседник мой задыхался и говорил с трудом, перебросившись несколькими фразами, я уходил от него.
После завтрака Анатолий Семенович водил меня по Обольянову. Мы заходили в пустой барский дом, в ту комнату, где бывал Л. Н. Толстой. Везде было пусто и заброшено, усадьба ждала ремонта.
На другой день ходили на хутор — почти за версту от села — к Семену Семеновичу, старшему сыну Подъячева. Он жил там с сестрой писателя, Анной Павловной. Анна Павловна, пожилая женщина, вышла нам навстречу, поздоровалась и повела показывать свой большой огород, потом пригласила в избу и показала «кабинет» Павлыча, сколоченный из досок, с маленьким окошечком, скорее похожий на бедную деревенскую баню.
Горькая нужда заставляла Подъячева уходить время от времени из дому то на заработки, то просто так постранствовать по Руси. Ходил он с рабочими артелями, жег уголь, бедствовал в разных работных домах, в монастырях, по этапам и снова являлся домой к этой трехоконной избушке «яко наг, яко благ». Здесь встречала его та же горькая, неизбывная нужда.
«Вот, — думал я, — его мастерская, лаборатория мысли, где рождено было столько замечательных рассказов». Я представлял себе, как Семен Павлович глубокими ночами, когда в избушке все спали, зажигал лампочку-«коптюшку», сидел до утра, согнувшись над столом, или под тихий шумок маленького самоварчика беседовал со своими героями-мужиками.
Было слышно, как по соседству в хлеву вздыхает и жует жвачку корова, как переговариваются куры с петухом, но писатель это не замечал, у него был свой мир. К нему сюда приходил Калистрат Степанович с письмом от графа, Даенкин с несравненной Химой, «Забытые», «Шпитаты» и другие многочисленные герои.
Больше 20 лет прошло с момента моего знакомства с повестью и рассказами Подъячева, прочитанными в «Русском богатстве». С тех пор я все время думал о нем, любил и тосковал о писателе. Мне казалось, что мы с ним были уже давно знакомы, но как-то случайно расстались и вот после долгой разлуки вновь встретились.
Беседы наши были очень короткими, Подъячев с интересом спрашивал о моей жене, детях, о жизни.
А потом говорил:
— Вот я на днях слышу: читают по радио мой рассказ. Хорошо читают, а не могу понять, какой-такой рассказ. Оказалось, читали «Карьеру Дрыкалина».
После какого-то тяжелого припадка Подъячеву было прописано врачами лежать в постели, чтобы припадок не повторился.
Как ни тяжело было расставаться с писателем, а время пришло мне уезжать из Обольянова. Вдвоем с Анатолием Семеновичем поехали мы в Дмитров, а оттуда на поезде я добрался до Ярославля.
* * *
Вспоминается лето 1927 года. Семен Павлович немного окреп, и врачи посоветовали ему отдохнуть на пароходе, проехать от Дмитрова до Горького в сопровождении своего друга Марии Степановны.
В этот год меня навестили Подъячевы. С Ярославской пристани они наняли извозчика и на каком-то стареньком тарантасике поехали на фабрику «Красный Перекоп».
Я шел на службу в архив фабрики. Навстречу мне из ворот с фабричного двора выезжал тарантасик. Я невольно взглянул на мужчину в старом серого цвета армяке и в черной старенькой мягкой пирожком шляпе. Рядом с ним сидела женщина.
Они окликнули меня.
— Иван Петрович!
Извозчик остановился. Мы с Подъячими дружески расцеловались.
— Как же вы, Павлыч, через плотину-то и фабричный двор проехали, ведь тут не пропускают посторонних…
— Уговорили, — ответил Подъячев.
Дальше мы пошли пешком берегом пруда, мимо большого каменного дома, в котором помещался рабфак.
— Какая красота! Ты, Петрович, живешь здесь, что граф Толстой в Ясной Поляне.
Несколько минут мы стояли перед окнами нашего дома на берегу пруда и любовались видом, открывшимся перед нами.
В Ярославле Семену Павловичу захотелось осмотреть нашу фабрику. Во дворе встретился заведующий заводской библиотекой Догадкин. Поздоровались, познакомились.
— Книги ваши, — говорил Догадкин, — пользуются в библиотеке огромным спросом, не бывает дня, чтобы кто-нибудь не спросил. Очень нравятся рабочим и «Мытарства», и «Этапы».
Догадкин провел нас в главную контору, где нам выдали пропуска на фабрику.
Мы обошли ткацкий, прядильный и другие цехи фабрики, потом спустились в машинное отделение и паровую. Все здесь интересовало Павлыча. Но когда мы вышли на волю, он сказал:
— Совершенно оглох, ничего не слышу. Как они работают, особенно в ткацком цехе?
