Но есть одно крупное отличие, видение русской души от средневековых взлётов романского гения — у русских эти взлёты были безблагодатны… Они были только ослепительно, демонически красивы, кощунственно отождествляя Божество с красотой.
Возьмём плеяду русских последних декадентов, поэтов и так далее, и через эстетов в мохнатых визитках и лиловых галстуках мы прямо пройдём от крепкой жизни «бабищи румяной», пахнущей луком Альдонсы, — к благоухающей Дульцинее…
— Беру кусок жизни, простой и грубой, и творю сказочную легенду, — заявил Сологуб, а его слова повторяли все, кому не лень… Эта же неизвестная сологубовская дама — Красота, зачастую выказывала черты, в сущности, — совершенно дьявольские…
И удивительно ли, что интеллигенция в пафосе революции, раскалявшейся с февраля до октября, всё больше и больше всерьёз принимала тягу к сладостной легенде, прочь от жизни — простой и грубой да огрубевавшей всё более и более…
Иллюзия! Иллюзия! Иллюзия! Вот кто царствовал тогда в русском обществе, лесные навьи чары, туманы над болотами, блазнящие красивые русалочьи фигуры на сучьях дерев.
Разожжённая мечта о Божестве в средних веках вылилась в Крестовые походы… Рвань Петра Амьенского в русской действительности была заменена рванью Ленина, и толпы двинулись туда, куда их звала русская интеллигенция, особливо в лице социалистов, то есть «соли русской земли», — «в царство свободы из царства необходимости».
* * *
В разгар нелепостей октября, в разгар гражданской войны и голодовки, в разгар казней и расстрелов, в проклятом 18-м году — один русский интеллигент, кадет, однажды горячо заявил мне:
— Мне не стыдно быть русским человеком!..
Он таким образом подписался под тем, что он принимал стремления коммунизма, хотя принимал их в «идеальном», в русском мессианском смысле… И русская интеллигенция, в сущности, весь свой сознательный век от 60-х годов и до нашего времени — не этого ли и хотела:
— Постановки на мировой сцене своей русской пьесы, изображающей новую, лучшую жизнь всего человечества!..
Поговорите с любым русским интеллигентом даже теперь, и он признается, что коммунизм — «в идее» — хорош. Хорош — вы слышите, господа?..
Интеллигент не возмутится насилием над личностью, он не будет протестовать в защиту старого порядка вещей, он не обратит внимания на толпы — тех плотников, которым суждено перетаскивать тяжёлые декорации для новой постановки… Ведь его интересует лишь «идея»…
На мировом театре готовится к постановке пьеса русской мечты… Выше Художественного и его «Синей Птицы».
— Ставится — «Красная Птица»…
Разве не это читала эта русская же интеллигенция в книжках о Сен-Симоне, Суэне и Фурье?.. Не «Утопия» ли — издавна привилась её душе?.. Не знакомые ли фаланстеры раскрыли в коммунизме свои стеклянные фасады, о которых столько писали русские беллетристы, русские публицисты?..
Разве коммунизм — «в идее» — в аскетизме, в искании правды, — не наследник прямой и законный именно русской интеллигенции? Не она ли повинна в нём?
Да, он прямой и законный наследник, должны мы сказать, и вот почему все коммунисты — работники Октября, с такой радостью и с такой непоколебимостью развивали свои интернациональные построения перед интернациональной интеллигенцией. Они верили глубоко и страстно, что все — понимаете ли, все силы русского общества придут им на помощь и все отнесутся к ним с участием, все будут им помогать. А больше всех — интеллигенция… Даже рабочие — потом…
В этой своей уверенности — революционеры от Октября проявляли массу наивного простодушия… Отпустили же они русских профессоров и интеллигентов в 1922 году за границу в полной уверенности, что тем там будет плохо, среди «буржуазии»…
— И рыбу бросили в реку…
* * *
И получилась трагедия.
Дремавшие, неоформленные, закопанные инстинкты государственности и консервации возобладали в интеллигенции, указали, где центр её духовной тяжести. Интеллигенция бежала от постановки новой пьесы.
Толпа, покорно сидевшая у ног своих революционных пророков, отхлынула прочь, и пророки остались одни.
Остался с ними один единственный интеллигент — рара авис ин террис! — знаменитый Максим, рассудку вопреки, наперекор стихиям.
Как при земляных работах рабочие там и сям оставляют в выемках столбики земли, для того чтобы видно было, какой слой снят, подобно такому столбику высится непоколебимо Максим Горький.
Вот чем была прошлая интеллигенция… Но там, где раньше окружал этот столб толстый земляной слой, — уже ничего нет, и сам он, в качестве образца, тоже не очень устойчив… Того гляди, сменит вехи. И вместо инженеров, докторов, учёных, академиков, профессоров — на гигантскую работу постройки нового строя — с советчиками вышли одни неистовые пролетарии, тем твёрже, чем они невежественнее…
Вот откуда эта подозрительность к спецам. Вот откуда эта ненависть к академикам. Вот откуда эта злоба к интеллигенции, которую мы видим со стороны совдеятелей…
Ведь они силой вещей обречены на то, чтобы в век дифференцированного знания работать с полуграмотными «выдвиженцами», с невежественной «сменой»… Представьте, что было бы, если бы Европа вдруг стала бы управляться рабочими, портными и сапожниками…
И эти «выдвиженцы» безграмотны, потому что как только человек становится грамотным — он немедленно отходит от коммунизма, он «разлагается».
Нельзя же, действительно, в наше время сидеть на Марксе и на тому подобной чепухе, и не только сидеть, но и держать на нём целую страну.
А из этой полуграмотности — те самые бессмысленные результаты «работы» пролетариата, которые мы видим в России.
Постановочка «Красной птицы счастья» не удалась, и плотники не могут заменить авторов, хотя у первых «мозолистые руки».
Вот какая забавная история приключилась в русском лесу; революция не удалась, потому что ведущая её интеллигенция бросилась назад немедленно же.
В коммунистической религии остались одни стойкие диковатые Османы, но Магометов там нет, и Бога видеть некому… Революция крахнула ещё в саботаже её 1917-го года…
Но вместе с нею крахнула и старая платформа интеллигенции. Она ещё твердит старые заветы Милюковых и прочих… Она, правда, ещё подменяет задним числом наскоро свои прежние предреволюционные настроения более правыми, консервативными. Она ещё плачет о старых днях — это больше всего.
Но неуспех этой погони за реальной красотой через презрение к «румяной бабище — Жизни» — научил её кое-чему.
