Это будет их самый длинный промежуток свободы – в доме на Литтл-Нойак-Пат. Прошел год с тех пор, как в гостях у Джона Аведона они узнали о гибели принцессы Дианы; затем был глобальный феномен реакции на ее смерть, и чудо цветов, и так далее, а теперь он вновь оказался в Бриджгемптоне в обществе Ормуса и Вины – героев своего романа, – и земля под ногами у Вины разверзлась, поглотила ее, и Вина тоже превратилась в глобальное явление. Он уже дописывал роман, заканчивал главу “Под ее ногами” и работал над главой “Вина
Divina”, и конечно же на гибель Вины повлияла гибель Дианы, и казалось уместным, что он пишет про это именно там, где услышал новость. Он сочинил песню, которую написал о ней Ормус, – этот орфический гимн утраченной любви:
То, чему я поклонялся, украло мою любовь – земля под ее ногами, и он приближался к ленноновскому концу своей нескончаемой книги.
За последующие месяцы он дописал книгу, внес в нее поправки, отшлифовал, перепечатал и дал кое-кому прочесть. В тот день, когда работа над ней была завершена, он, сидя в своем маленьком кабинете, к которому вела отдельная лестница – в этаком летнем “орлином гнезде”, – дал себе обещание. “Земля под ее ногами” была, наряду с “Шайтанскими аятами” и “Детьми полуночи”, одной из трех его по-настоящему длинных книг. “Монстров на четверть миллиона слов больше быть не должно, – сказал он себе. – Покороче и почаще”. Десять лет с лишним он не нарушал этого обещания: с 2000-го по зоод год написал два коротких и два средней величины романа. А потом принялся за мемуары и понял, что снова, так сказать, уходит в запой.
Стояло Лето Моники, и не ясно было, удастся или нет попытка вынести президенту Клинтону импичмент. Шутили на его счет иной раз ужасающе.
Пятна на платье невозможно точно идентифицировать, потому что у всех арканзасцев одна и та же ДНК.
“Счастье пишет белым по белому, – писал Анри де Монтерлан [244]. – Страница остается чистой”. Счастье в то лето было невысоким белым домиком, окруженным зелеными полями среди холмов и лесов, оно было прогулками с Элизабет и сыновьями к морскому берегу под вечер, когда солнце опускалось в дымке, висевшей над горизонтом. Оно было посещением копировального салона поблизости от Бриджгемптон-Коммонс, где он ждал, пока делались копии его романа. “Вы можете прийти позже”, – сказала сотрудница салона, но он решил ждать. Оно было ужином с Элизабет в Американ-отеле в Саг-Харборе в первую годовщину свадьбы. Оно было поездкой с Доном Делилло на бейсбол на “Янки стэдиум”, где “Янки” принимали “Ангелов”, и не важно, что ньюйоркцы проиграли. И оно было письмом от его нового издателя Михаэля Науманна из “Генри Холта”, где тот отозвался о “Земле под ее ногами” в таких восторженных выражениях, что он не мог их никому повторить. Однако всего через шесть дней после того, как он получил это письмо, Михаэль Науманн ушел из “Холта”, чтобы занять пост министра культуры Германии. Ничего, переживем, подумал он. А письмо, так или иначе, было чудесное.
Из Лондона позвонила Найджела. У Джона совершенно точно рецидив рака. Ему удалят большой кусок языка. Джону Дайамонду, одному из самых речистых, самых остроумных людей, каких он знал в жизни, настоящему мастеру разговора, предстоит лишиться органа речи. Скверно, печально.
И у Сьюзен Сонтаг обнаружили рак.
Они вернулись в Лондон и, как обычно, словно уперлись в закрытую дверь. В Национальном театре репетировали спектакль по “Гаруну и Морю Историй”, но полицейские чины сказали, что на премьеру ему идти слишком опасно: “злоумышленники будут ожидать вашего появления”, и понадобится огромная по масштабу и стоимости полицейская операция. Так что ему сразу же пришлось снова выйти на тропу войны. Его отвезли в шпионскую крепость с рождественскими елками, и мистер Утро и мистер День сказали ему, что, с одной стороны, данных о какой-либо специфической активности у них нет, с другой – общая оценка уровня опасности остается такой же высокой, как раньше. 22 сентября 1998 года произошла его встреча с преемником Хелен Хэммингтон Бобом Блейком, которая поставила все на свои места: Блейк согласился, что его желание быть на премьере “Гаруна” вполне естественно и что риск не так уж велик.
Босс “Бритиш эйруэйз” Боб Эйлинг наконец согласился с ним увидеться. Эйлинг признался, что на него сильно подействовала критика со стороны Зафара. В закрытой двери появилась трещина. Впервые за долгое время он побывал в доме Клариссы на Берма-роуд. Зафар устроил вечеринку по случаю близкого начала учебы в Эксетерском университете. Сын был счастлив, когда он передал ему слова Эйлинга: он, выходит, помог отцу. И тут – в этот самый вечер – телевидение, радио и телефон точно сошли с ума.
Первым сообщило Си-эн-эн. Президент Ирана Хатами заявил, что угрозы его жизни “больше нет”. После этого он был на телефоне допоздна. Кристиан Аманпур [245] была, по ее словам, “уверена, что это не утка”, Хатами в неофициальном порядке сказал ей, что скоро произойдут и другие события, что он якобы достиг “согласия” с Хаменеи по этому вопросу. В 9.30 вечера позвонил Нил Кромптон – с некоторых пор “его человек” в Форин-офисе – и попросил встретиться с ним на следующее утро в 10.30. “Что-то несомненно происходит, – сказал Кромптон. – Вероятно, хорошее. Надо посовещаться”.
В Форин-офисе чувствовалось нараставшее возбуждение. “Все это прекрасно, – сказал он, – но мы должны услышать недвусмысленные слова о фетве и денежном вознаграждении. Британское правительство должно иметь возможность сделать ясное заявление, что с этим покончено. Иначе мы позволим Ирану сняться с крючка, и фанатики из “Хезболлы” смогут нанести удар, к которому режим якобы будет непричастен. Если мы действительно получили хорошую новость, пусть это подтвердит мистер Блэр. Раз высказался их глава государства, должен высказаться и наш”. В Нью-Йорке заседала Генеральная Ассамблея ООН. Днем, чтобы обсудить это дело, должны были встретиться британские и иранские представители. На следующее утро была назначена встреча министров иностранных дел – Робина Кука и Камаля Харрази. Похоже было, что Иран и вправду хочет соглашения.
Робин Кук позвонил ему 24 сентября в девять утра – в четыре утра по нью-йоркскому времени! – и сказал, чего, по его мнению, можно будет достичь. “Мы получим гарантию, но формально фетва отменена не будет: они говорят, это невозможно, так как Хомейни умер. Активности сторонников жесткого курса в Иране мы не наблюдаем. Это лучшее, чего мы способны от них добиться. Это самые ясные выражения, какие мы
