Для нас основная выгода от Соглашения с Англией в 1947 г. была в том, что существенно были изменены в нашу пользу условия кредита, установленные в начале войны Соглашением 1941 г.: сроки оплаты 50 % непогашенных к 1 мая 1947 г. ссуд переносились на последующие 15 лет; и основное — процентная ставка по непогашенным на 1 мая 1947 г. ссудам и по всем дальнейшим ссудам была снижена с 3 % до 0,5 % годовых. Помимо этого Соглашение 1947 г. устанавливало, что в дальнейшем дебитовое сальдо по клирингу (т. е. превышение британских поставок над советскими) полностью покрывается за счет предоставляемого нам кредита.
Выгоды, полученные нами от этих изменений условий кредита, установленных Соглашением 1941 г., составили 10,5 млн фунтов стерлингов. Кроме того, в результате достигнутых в ходе переговоров 1947 г. соглашений о скидках с цен на товары, поставленные по Соглашению 1941 г., а также об урегулировании претензий военного времени, были получены нами выгоды в общей сумме 47,8 млн фунтов стерлингов. Таким образом, всего в результате Соглашения 1947 г. выигрыш советской стороны составил 58,3 млн фунтов стерлингов.
Надо сказать, что в последующем Вильсон старался почти каждый год побывать в Москве. В Англии он выступал в общем с позиций дружбы в отношении Советского Союза. Он говорил, что Англия должна стать мостом между США и СССР. Когда в 1961 г. мой сын Серго вернулся из Лондона после двухмесячной работы на советской выставке, он рассказал мне, что Вильсон уделил ему подчеркнуто большое внимание, приглашал на ланч в Палату общин, познакомил с тогдашним лидером лейбористской партии Гэйтскеллом и другими «теневыми министрами». Приезжая в Москву в качестве уже премьер-министра, он добивался встреч со мной как старым знакомым, даже приезжал ко мне на дачу. Он продолжал встречаться со мной, и когда я вышел на пенсию, что окружением Брежнева уже не одобрялось. Он публично — в теле- и газетных интервью — называл меня своим учителем в деле ведения переговоров.
Я всегда соглашался на встречи с Гарольдом Вильсоном. Делал я это не только из вежливости и из дружеских чувств к нему. Мне было интересно с ним беседовать: он много знал из того, что происходило не только в лейбористской партии, но и у консерваторов, и в западных державах, и был со мной искренен в обсуждаемых вопросах. В ответ я высказывал ему свою оценку и правдивую информацию об СССР, о нашей внешней и экономической политике.
Судя по всему, Вильсон оставался довольным нашими встречами и беседами.
24 января 1968 г. Вильсон в последний день своего визита в Москву устроил завтрак в посольстве Великобритании, объявив о его начале в 13 часов. Однако его переговоры с Косыгиным затянулись до 3 часов дня.
Выступая на завтраке, Вильсон говорил с обычным английским юмором: «Наши переговоры, как и завтрак, запоздали по следующей причине: г-н Косыгин думал, что премьер Великобритании не умеет вести длительные политические споры, а я доказал, что умею, и поэтому мы опоздали на завтрак. В таких спорах, — сказал Вильсон, — я являюсь учеником г-на Микояна, здесь присутствующего. 20 лет тому назад мы с ним вели переговоры и успешно их закончили в 6 часов утра. Я его считаю своим учителем в ведении переговоров и считаю своим достижением то, что сегодня переговоры с Косыгиным мы окончили вместо часу в 3 часа дня».
* * *
Может быть, чтобы поднять свой престиж в Лондоне (до того как он стал премьером, когда у власти еще были консерваторы), в Москве Вильсон добивался встреч с Хрущевым, со мной как старым знакомым. Я несколько раз его принимал в Москве, давал в честь его завтрак, вел беседы, принимал на даче, как я уже сказал.
Впоследствии, когда Вильсон возвращался в Англию, он, конечно, информировал английское правительство и общественность о встречах с Хрущевым и со мной. Однажды он допустил при этом некоторые искажения.
В статье о беседах со мной он написал, будто от меня он услышал, что Сталин плохо относился к русским. Я этого не мог говорить, ибо это была бы неправда. Когда в следующий раз он был у меня, я спросил его: «Как можно это вообще писать? Ведь этого не было и не могло быть». Он, не ожидая моей прямой постановки вопроса, стал изворачиваться, юлил, говорил, что редактор сам добавил эту фразу, у него в статье ее не было: «Видимо, редактор хотел придать статье сенсационный характер и на этом заработать». Я уточнил: «Подпись ваша стоит под статьей?» Он не мог ничего ответить, краснел, мямлил.
Надо сказать, после этого случая в его выступлениях о наших беседах никаких искажений или выдумок не было.
Глава 41. Что я ожидал после войны
Атмосфера в руководстве партией и страной во время Великой Отечественной войны настолько хорошо в целом сложилась, что я исключал возможность того, что после войны в какой-то, даже в малой степени повторится истребление руководящих кадров и необоснованные репрессии. Во-первых, обстановка была уже другая. Война оказалась большой школой для политического воспитания десятков миллионов людей, да и их пребывание в Западной Европе в связи с освобождением от фашизма также вносило что-то новое в настроение. Они увидели, какой уровень жизни там существует, и, возвратившись с фронта, стали другими людьми — с более широким кругозором, с другими требованиями. Это создавало благоприятные условия для дальнейшего развития нашей страны и было препятствием для произвола. И надо сказать, что в армии, несмотря на строгость дисциплины, вполне правильной и законной на самом фронте, в боевых действиях, действовал какой-то товарищеский демократизм, который обычно возникает во время длительной и тяжелой войны.
Боевая обстановка и совместные действия в годы войны в тылу и на фронте сближали и положительно влияли на общественное развитие нашей страны. Учитывая это, а также эволюцию характера и поведения Сталина, я полагал, что начнется процесс демократизации в стране и партии, что как минимум, вернемся к тем демократическим формам отношений в партии и отчасти в стране, которые были до 1929 г., и пойдем дальше. Я даже был уверен в этом, и какое-то чувство радости сопровождало меня. Я вновь почувствовал доверие и дружеское отношение к Сталину, тем более что всю войну Сталин доверял мне в делах, которые мне поручались. У меня почти не было с ним столкновений — ни открытых, ни скрытых.
Я ожидал изменения политики и в отношении деревни. Я понимал и считал правильным, что индустриализация перед войной и в ходе самой войны вынуждала идти на большие изъятия, которые мы совершали в отношении деревни. Деревня давала городу по крайне низким заготовительным ценам хлеб, мясо, молоко и другие продукты, но долго это продолжаться не могло. Может быть, год-два после войны это придется продолжать, считал я, потому что сильно обеднели мы в войну, но когда восстановительный послевоенный процесс даст значительные успехи, в первую очередь нужно будет поднимать крайне низкие заготовительные цены, унаследованные фактически с конца 20-х годов, когда существовали ножницы между ценами на сельскохозяйственные и промышленные товары.
