Ознакомительная версия.
Григорий спрашивает:
– Рыба-то есть в Уругвае?
– Конечно, много.
– А что молчишь? Поехали!
Ну, собрались, поехали, поставили сети, утром поймали всякой-разной рыбы, Григорий ликовал. Ну, и рыбалка заманчива, мы тремя сетками поймали боле сто килограмм.
Приезжаем домой, Марфа с тёщай поднялись на меня и срамили как могли: лентяй, бродяга и всяко-разно. Григорий, Евдокея, Степанида ахнули, моя чаша переполнилась, и я решил уйти из дому. Я не любил конфликты и не люблю. Григорий, Евдокея, Степанида давали разные советы, но я никого не слушал. Вечером я собрался уходить и сказал Марфе:
– Я ухожу из дому.
– Ха-ха, уматывай, кому ты нужон!
Ну ладно, собираю свой чумодан, сердце разрывается, деток жалко, но надо решать, хватит так жить. Деняг не было, пошёл к дядя Федосу, занял сто долларов. Пришёл домой, говорю Григорию:
– Я уезжаю в Бразилию.
– А мне что здесь делать без тебя? И я поеду с тобой.
– Ну, смотри сам.
Утро рано стаю и говорю Марфе:
– Ну, Марфа, прости за всё.
Она остолбенела и не верит своим глазам, что действительно ето правды.
– А дети?
– Надо было думать об етим раньше, а теперь уже поздно. – Подошёл со слезами к сыну, поцеловал и ушёл. Как ето было трудно сделать, но надо было так поступить.
Приезжаем в город, переходим границу на аргентинскую сторону и берём билеты до парагвайской границы, город Поса́дас, с Посадас переходим границу в город Енкарнасьон, с Енкарнасьёна в Асунсьон, столица Парагвая, и снова на границу до Бразилии Понта-Пора. Приезжаем к дядя Ефрему Анфилофьеву и тётке Агафье, ничего им не рассказываем. Побыли у них два дня и тронулись дальше. Приезжаем в Маракажу, заезжаем к тётке Фетинье Бодуновой. Я ей всё рассказал со слезами, и она подтвердила:
– Да, с твоёй тёщай едва ли хто уживётся, знам мы её отлично. А тесть что?
– Тесть то ли не знат, то ли всё заодно.
– Я не думаю, всего боле не знат. И что думаешь делать?
– Сам не знаю. Обидно, детей жалко, и саму её не могу понять, что она хочет выгадать, так жить.
На другой день сходил к Анисиму Кузьмину просить работы. Он уже в ето время сеял до тысяча гектар рису и бобы сóявы и славился как добрый. У него жена Фетинья Фёдоровна, один сын Симеон. Попросил работы, он не отказал. Мы с нём уже были знакомы, и он предложил работу в Мато-Гроссо, от деревни Масапе тысяча килóметров, на реке Кулуе́не, что стекает в Амазонку: там у него четыре тысячи гектар земли, всё жунгля, и надо её валить и жечь. Зарплату дал ничего, хорошу, тридцать тысяч крузейров в месяц. Поразмыслил, вообче искал уединение, чтобы поразмыслить, как поступить с Марфой, согласился, и через три дня отправились в путь. Григорий не захотел отставать, и поехали вместе.
В дороге были двоя суток, в последним населённым пункте Гарапу заправились, снабдились и тронулись вовнутрь жунгли. Всё лес, дорога плохая, восемьдесят километров едва за шесть часов добрались. Там жили две семьи старообрядцев – Панфил Пятков и Сидор Баянов, оне работали Ивановым, Сидору Фёдоровичу, нашим старым знакомым с Китаю. Оне купили двенадцать тысяч гектар земли; той всёй земли двадцать тысяч гектар, четыре тысячи гектар купил Поликарп Ревтов.
Устроились на хорошай речушке, от Панфила за четыре километра, построили себе балагушку и стали пилить лес. Речушка угодила све́тла и рыбна, мы прикормили рыбу и, когда надо, ловили. Интересно, каки́ попугаи, разносветны арары, пирикиты, туканы, всяки-разны макаки, дики свиньи и онсы – леопарды. Хорошо, что Симеон Анисимович оставил нам винтовку, а то, бывало, возле самого табора как заорёт! Было страшно, но потом привыкли и ходили на охоту. В праздники ездили на реку Кулуене, рыбачить и купаться, с Панфилом или с Баяновыми. Интересно рыбачить: любую наживу толькя брось, пиранья тут как тут, за час – полтора мешка; под вечер клёв меняется, пиранья уходит, подходит крупная рыба – пинта́ду, суруби́, фильёте, жау́, пирипута́нга, пирара́ра, корви́на, пия́ва, кури́мба, много крокодилов. Вечером трудно поймать рыбу, большинство берётся крупная, с рук срывает леску и утаскивает, а нет – оторвёт. Всяко пробовали. Бывало, привяжешь к леси́не[75], и толькя сошшалка́т[76] и порвёт, но всё-таки доуми́лись. Выберешь хорошу яму, берёшь леску один миллиметр, удочкю пятнадцать сантиметров и грузило полкилограмма, снабжаешь сэлую рыбу один килограмм, спускаешь в яму, привязываешь к лесинке за верхушку, чтобы пружинило, и оставляешь на ночь. Ну, бросишь таких наживов шесть-семь, утром одна или ни одна, но уже ето на удивление. Бывало, ловили первый раз: жау́ на 81 килограмм 600, потом жау́ на 67 100, потом фильёте на 106, потом суруби́ на 53 300, потом суруби́ на 40 900. Ета рыба очень вку́сна, но жи́рна, как только переба́чишь[77], так понос – не раз приходилось бегать по лесу, удобрять землю рыбой. Что мы с ней не делали! Солили, сушили, коптили, мариновали.
Наша работа подавалась медленно, ето как капля в море: сколь ни пилишь, кажется, всё на месте. Становилось скучно, и семья на уме.
Одиножды приезжает дядя Сидор Фёдорович Иванов к Панфилу, с нём сын Иван Сидорович, зять Кирил Иванович Ревтов и Иванов рабочий Евгений Иванович Кузьмин; познакомились. Слыхали от родителей про Фёдора Иванова, а ето их сын Сидор. Он спросил, хто мы, мы рассказали. Он:
– О, старыя приятели, с вашей мамой мы вместе росли, и с тятяй знакомы. Ну, как хорошо, что Бог привёл стретиться с детками.
Он мне очень понравился: мягкий, вежливый, ласковый, худого слова не услышишь. Оне привезли своёго топографа-бразильянина и попросили нас, чтобы мы помогли топографу пробить границу ихней земли. И мы вчетверым: мы с братом, Евгений Иванович Кузьмин и топограф – за месяц пробили просеку пограничну. Когда пробили просеку, Панфил сообчил Ивану Сидоровичу, он приезжает за рабочими, приглашает нас на рыбалку, лучить на лодке с рефлектором ночью. Ой, заманчива рыбалка! Приезжаем на реку, вечером на берегу поужнали, по несколькя рюмок кашасы[78] выпили и отправились лучить острогами.
С Евгением Ивановичем за месяц сдружились, и он знал мою историю семейну и видел, что я всегда угрюм. Тайно попросил у Ивана Сидоровича бутылку кашасы, сяли на лодку, меня посадили за руль и дали мне рефлектор. Впереде́ Иван Сидорович с Панфилом, позади брат Григорий, возле меня Евгений Иванович. Рыбу лучили на мелким месте на песках, её я́тно[79] видно, выбирай, каку́ надо и какой сорт хошь. Правды, шибко крупных не было, но до пяти килограмм попадались. Незаметно часы шли, все в удовольствии, а Евгений незаметно налиёт кашасы да угошает меня. Я, бывало, возразишь, а он пальцем знак: молчи. Сам себе поменьше, а мне побольше. Ето всё шло хорошо, но меня стало одолевать, и я стал ошибаться: где недосветишь, где пересветишь; впереде стали кричать. Евгений взял у меня рефлектор и стал светить. Потом я стал ошибаться и за рулём: мне скажут вправо – я влево, а скажут влево – я вправо.
– Что такоя, что с тобой?
Когда разобрались – я пьяным-пьянёхонькяй, на меня брат налетел драться, Панфил разматерился, Евгений говорит:
– Ей, друзья, он не виноват, виноват я, я его напоил, я вижу его проблемы, и мне его жалко.
Иван Сидорович узнал и расхохотался:
– Ну, ребята, что вы, судьбы всякия бывают, и надо к ним применяться.
Доехали до табора, меня увели в машину, и я больше ничего не помню. Утром все смеются, Иван Сидорович:
– Что, Данила, налить кашасы? – И все га-га-га, а тут даже духу не надо.
На второй день мы их проводили. Евгений – ето сын тóго солдата, который служил у японсов в тиокай и ходил с бородой. А Евгения Ивановича прозвище было Дед Мороз, потому что у него борода гу́ста, ру́са, пошти бе́ла; прозвали его харбинсы.
Остались мы одне с братом продолжать пилить лес. Вскоре приехал хозяин Анисим Кузьмин, мы уже прожили четыре месяца. За ето время всё передумал и решил забирать семью и уезжать из Уругвая. А Марфа не поедет, то пусть даёт разводну́ и детей; второму дитю должно быть три месяца.
Григорий уехал в Аргентину, я вернулся домой. Марфа встретила со слезами. У нас родился сын 20 июля 1981 года, назвали его Ильёй, ему был уже три месяца. Узнали о моём приезде тесть с тёщай, тесть надулся, а тёща забесилась и давай Марфе внушать, чтобы Марфа выгнала меня, что таскун, бродяга, и так далея, и так далея. Марфа не слушала, я Марфе заявил:
– Ежлив жить вместе, то со дня́[80] надо уезжать отсуда, потому что тёща не даст нам жить спокойно.
Марфа колебалась, но я был твёрд, помянул всю нашу жизнь, наше обещание и сказал:
– Никакого послабления не будет. Ежлив жить вместе, то собирайся, будем всё продавать и уезжать в Бразилию, а нет – давай разводну́ и детей. Но знай, что останешься – сладко тебе не будет, тёща и до тебя доберётся.
Она плакала, боялась меня потерять и боялась мать, тогда я решил собрать собор. На соборе вся братия заступились за нас: оне всё видели, как мы жили. Я возмутился и всё тёще высказал, и тестю досталось:
Ознакомительная версия.
