— Прошу вылететь в 15-у пехотную дивизию, а вас, генерал Бабаджан, полковник Халиль и генерал Бровченко, вылететь в 7-ю пехотную дивизию. Объявить в дивизиях, что они отменно выполнили боевую задачу и уходят на отдых на зимние квартиры. Сегодня же, немедленно…
Афганские военачальники переглянулись… Рафи по-русски:
— Поч-чемму так? — И, не торопясь, твердо продолжил: — После этого объявления никто воевать их не заставит против кого бы то ни было. Даже Гульбеддин за длинные афгани.
Все дружно зашумели и зашептали молитву.
Я, не ответив на возражение Рафи, обратился к Наджибу:
— Вам срочно надо лететь в Кандагар. Организуйте там облаву. Ловите Гульбеддина. Усильте гарнизон — введите в город 7-ю танковую бригаду Второго армейского корпуса. Министр обороны и Главком ВВС перебросят на аэродром Кандагара 666-й полк «командос» из Кабула в ваше распоряжение.
Снова афганцы дружно загудели. Снова молитва, шепотом.
— Ну, а мы, — я показал на Шкидченко, Петрохалко, Бруниниекса, Шатина, — погоняем душманов по виноградникам… Комбриг, угостил бы что ли, а?
— Так точно!
Мы выпили по солдатской кружке крепкого-крепкого чаю, заваренного в солдатском котле, и закусили тоже солдаткой, сероватой и сухой галетой. Все встали, взволнованные и напряженные. Моя седая борода трижды коснулась щек каждого афганца. Они прошептали молитву:
— Да поможет нам Аллах!
Соотечественникам пожал каждому руку. В автобусе остались Бруниниекс и комбриг. Вертолеты ушли в ночь.
Около семи часов утра три вертолета прошлись над виноградником и сбросили листовки.
Затем — тишина. Никакого движения, даже шевеления.
Бригада к бою готова — около трех тысяч отменно вооруженных воинов, БМП, танки. При поддержке авиации, вертолетов, артиллерии. Превосходство наше над моджахедами несомненное. Сила такая, что все в округе можно смешать с землей.
У комбрига поднялась температура — пулевое ранение в плечо давало о себе знать. Я попросил его лечь в госпиталь. Но он взмолился, чтобы я дал ему несколько часов — руководить боем. Я согласился.
Ровно в восемь по «Орбите» на меня вышел Ахромеев и коротко сказал:
— Передаю дословно требование Хозяина: «Почему он медлит? Не знает, что делать (особенно подчеркнуто «что»)?».
— Доложи: знаю, что делать. И делаю!
Но все-таки, откровенно говоря, я колебался. По-прежнему меня сдерживало многократное наше превосходство в технике и оружии. Оно сулило огромные жертвы среди одураченных и фанатичных людей, верящих беспрекословно своим полевым командирам, которые, «волей Аллаха», ими руководят. И в то же время понесенные нами потери требовали от меня решительных ответных действий.
— Готовы ли парламентеры? — спросил я комбрига.
— Так точно! Две группы. На БТР-60ПБ каждая.
— Кто возглавляет?
— Офицеры из политотдела бригады.
— Посылай!
— Есть! — комбриг выскочил из автобуса.
Это было последнее, что я еще мог в этой обстановке сделать во избежании большой крови, огромных потерь среди душманов, да и среди наших воинов из 70-й бригады. Теперь мне оставалось лишь ждать результатов исполнения отданных мною приказов и распоряжений.
Позвонил никогда не дремлющий Черемных и доложил:
— 666-й полк «командос» грузится на транспортные самолеты для отправки в Кандагар. Все десанты заняли круговую оборону. Вся ИБА (истребительно-бомбардировочная авиация) и вертолетный полк к взлету готовы — в готовности номер один.
В 7-й и 15-й пехотных дивизиях все спокойно. Они батальонными лагерями находятся в 800-1000 метрах от вертолетных десантов. В Кандагаре пока тихо. Нур и Зерай рядом со мной…
— Добро, — перебил я его, — доложи обо всем в Москву.
Мы с Илмаром вышли из автобуса. Морозное утро. Синее-синее небо. Впереди виноградники, виноградники… Изредка в них виднеются саманные постройки за двухтрехметровыми дувалами. Какая красотища!
— Комбрига слэдуэт положить в госпиталь, — Илмар Янович прервал мои не ко времени радужные мысли, — он можэт…
И вдруг справа и слева, впереди нас застрочили пулеметные и автоматные очереди. Потом один-два-три гулких разрыва. Это душманы бьют по парламентерам! Сердце тревожно застучало.
— Сволочи! — вырвалось у меня.
Сейчас можно спросить: надо ли было после всего, что уже произошло, посылать еще и парламентеров к противнику? Конечно, такой вопрос оправдан. Но все дело в том, что моим следующим шагом стал бы приказ, который повлек бы большое кровопролитие, а я старался всеми способами этого избежать. Кровь противника — это ведь тоже людская кровь…
Оба бронетранспортера парламентеров были сожжены. Все парламентеры ранены, а двое из них убиты.
Дальнейшее проявление «терпения и выдержки» с нашей стороны уже было бы кощунством по отношению к воинам бригады.
— Вертолетный полк — к бою! — приказал я.
Тридцать две машины, восьмерками — одна за одной — стали проходить над виноградниками и бить по нему площадно в течение часа. В это же время истребители-бомбардировщики звеньями и в одиночку прицельно громили саманные постройки-крепости. Над виноградниками бушевал смерч. Затем бригада двинулась вперед: центральный батальон шел на БМП, рассекал группировку надвое.
Впереди правого и левого батальонов, следовавших уступом за центральным батальоном, также шли по одной роте на БМП, а вслед за ними — по две роты в пешем порядке. В резерве бригады оставался танковый батальон.
Вслед за 70-й бригадой действовали подразделения Хада СГИ и Царандоя, дочищая виноградник, беря пленных или уничтожая несдававшихся. Сколько там было убито душманов — один Аллах ведает. А пленных они взяли более полутора тысяч.
Но и наши потери в том бою оказались тоже большими…
Здесь, наверное, надо сказать о «классификации» потерь — что принято считать «огромными», а что «небольшими» потерями. 19 убитых и 38 раненых — много это или мало для такого боя? Конечно, каждая жизнь бесценна. Однако в военном противостоянии смерть становится обычным делом, и столь же обычным делом становится и подведение итогов боя, анализ его результатов. Если взять классические виды боя, огромными называются потери, приближающиеся к половине личного состава, участвующего в бою. В результате таких потерь батальон или рота становятся небоеспособными или ограниченно боеспособными. После таких потерь батальон или роту трудно поднять в атаку и продолжать боевые действия.
Большие потери — это, примерно, четверть личного состава. А обычные потери в классическом бою — это пять-десять процентов воюющего состава. Однако названные числа и оценки не подходят для определения потерь во время боевых действий в Афганистане. Тут мы должны были, — обязаны были! — максимально сохранять жизнь своих воинов. Ведь превосходство наше было подавляющим. И если батальон терял в той или иной операции троих-пятерых убитыми, мы считали это уже большими потерями. Если к ним прибавлялись еще и 10–12 раненых, — то командиры брались за голову и говорили, что бой проведен неудачно, а то и проигран. Ответственность, разумеется, уже ложилась на плечи командира подразделения или части, ему указывалось на недопустимость подобного впредь.
