духовником для всех иеромонахов, последовавшее после смерти о. Варнавы, в 1906 году.
ГЛАВА 18,
повествующая о блаженной кончине Аввы Исидора
Так протекла тихая жизнь Аввы Исидора. И кончина его была беспримерно тихая. Можно даже думать, что он не умирал, а просто постепенно засыпал; дыхание его делалось слабее и, наконец, вовсе исчезло: дохнул, — и с дыханием отлетела жизнь.
До самой последней минуты своей он не терял обычной веселости и ясного сознания, оставаясь и на смертном одре трезвенным. Даже память его на лица, на имена, на выдержки из духовных стихов, на различные частные обстоятельства различных людей не ослабевала у него. Болезнь его — геморрой, понос и кровотечение — была мучительна, но он никогда никому не жаловался. Когда же спрашивали его о здоровье, то он, с неизменною улыбкою, отвечал: “Ничего, слава Богу, ничего, все хорошо”. Тело его совсем иссохло, руки истаяли и сделались, как плети, обтянутые кожею. Болезнь производила в теле сильные разрушения. Лицо его, обычно довольно полное, сильно исхудало и осунулось, щеки ввалились, нос заострился. Даже улыбнуться под конец у Старца не стало хватать сил. Одни только глаза — ясные глаза светлого Батюшки — сияли, как яркие звезды, — лучезарным удивительным светом. В то время как обессиленное тело Аввы лежало еще в этом мире, глаза его, казалось, светили уже оттуда. Кто сподобился видеть их, тот знает, что есть кончина блаженная.
Началась болезнь Старца давно уже; но со Святой Недели 1907 года она стала более заметной, а с Успеньева дня 1907 года кровотечения настолько усилились, что вынудили Старца прекратить посещения богослужений, кроме как для принятия Св. Тайн.
С Филипповского Поста он слег в постель окончательно, и уже тогда можно было предвидеть смертельный исход болезни. Авва почти ничего не вкушал и от того еще более слабнул. Последнюю же седмицу своей жизни он всего только и принимал немного холодной воды, — с чайной ложки. Остававшиеся дни перед смертию он еще ревностнее и настойчивее учил приходящих к нему, повторяя свои любимые мысли. Чаще всего он повторял уже известную читателю молитву о пяти язвах Спасителя. Постоянно напоминая о бедных, говорил: “Имущий должен подавать неимущему”. Говорил: “Праведник накажет грешника милостию” и “Милующий дает взаймы Богу, а Бог все заплатит”. Начальников просил быть участливыми к бедным и больным, — к духовным и к мирским. Говорил о милости: “Милость хвалится на суде”. Продолжал интересоваться церковным делом; твердил о соединении со старо-католиками, говорил, чтобы не гордились, кто — первый, и опять указывал, что Председательницею на соборе сядет Матерь Божия. Прощался с братнею, с духовными детьми своими. Каждому давал поручения: помогать тому или другому из находившихся на его попечении; просил не забывать бедных, распределял свое скудное имущество, благословлял. Одному дал поручение: разменять рублик на мелочь и раздавать нищим. Видно было, что это прощание с миром очень утомляет его, телом уже полумертвого, но он не хотел прекратить своей последней деятельности.
Когда за три дня до смерти его к нему приехал Епископ Е., его духовный сын, и спрашивал, не боится ли он смерти, то Батюшка с улыбкою отвечал: “Нет, не боюсь, чего ж? Слава Богу — ничего, слава Богу — ничего”, и делал тщательнейшие распоряжения, как бы заботясь не пропустить и малой вещи из своего убожества. Епископу же предлагал выбирать, что угодно ему: дал ему свой посох и полумантию. Хотя уже не двигался, но сам предложил ему: “Давайте, я Вас исповедую”; потом, несмотря на отговоры, исповедовал и, со словами: “Я ухожу”, передал ему свою исповедальную книжку, изорванную и замасленную от долгого употребления. Даже на ложе смерти памятовал Старец, что следует оказать последнюю услугу своему духовному сыну. Вспомнил и говорит келейнику: “У меня там есть шесть картофелин. Раздай их бедным”.
Такое же распоряжение сделал насчет оставшегося варенья и даже позаботился определить ломоть хлеба. О. Израилю говорит Старец: “Я бы хотел, чтобы меня положили в моей епитрахили, да пожалел: больно хороша. Ты попроси у ризничего другую епитрахиль, — похуже, чтобы на меня положить, — а эту отнести Преосвященному (т. е. епископу Евдокиму)”. А епитрахиль, которую пожалел для себя о. Исидор, была старая-престарая, обношенная и лоснившаяся. Всю жизнь исповедовал с нею о. Исидор, всю жизнь не расставался с нею, но перед смертию-и с нею расстался. Это — высшая жертва любви, — ибо мы и представить себе не можем, чем является епитрахиль для Старца.
За два дня до смерти, 2-го февраля, часа в 4 утра о. Исидор захотел приобщиться Св. Тайн. После ранней обедни, часов в 6 утра пришли к нему со Св. Дарами и приобщили.
Келейник говорит ему:
“Батюшка, да Вы ведь умираете!”
А о. Исидор:
- “Полно, полно, — возражает ласково, — подумал ли ты, что говоришь? У Бога нет мертвых, — все живы. Веруяй в Мя не умрет… Я не умираю… Бог не есть мертвых, но живых”.
На следующий день, часа в 2, пришли к нему два студента Духовной Академии, принесли 10 рублей. О. Исидор велел келейнику, брату Ивану, дать ему коробочку, положил туда деньги и поручил раздать их нищим. Полежав немного, он попросил келейника:
“Сходи, брате, за духовником”.
Духовник пришел в 7 часов вечера, посмотрел на больного и сказал: “Ты плох, кормилец-батюшка”. А Батюшка отвечает: “Очень трудно мне, вот желаю приобщиться. Если я переночую, ты приди на мой день Ангела” (4-го февраля-день его Ангела, и он об этом помнил).
Часов в 8 духовник ушел. Находившийся при Батюшке брат Иван стал читать Жития Святых Отец и Евангелие о. Исидора. Глянув на Батюшку, брат Иван заметил, что тот перебирает свои пальцы, и говорит:
“Дай я тебе подрежу ноготки!”
А о. Исидор отвечает:
“Завтра”.
Тогда келейник снова стал читать святое Евангелиеу но Батюшка говорит ему:
“Брат Иван, дай крест”.
Когда келейник подал ему крест, о. Исидор оградил себя этим крестом и благословил подавшего, а потом передал крест обратно келейнику. Опять несколько почитал святое Евангелие брат Иван и видит, что о. Исидор плох стал. Испросил тогда келейник прощения и молитв Старца, а потом зачитал Святое Евангелие. Но о. Исидор прервал
