и писал. Поприветствовав гостя, Сергей Александрович начинал распоряжаться:
– Почему самовар не готов?
– Ну, Зинаида, что ты его не кормишь? Ну, налей ему ещё.
Рюрик Ивнев с удивлением отмечал перемену в Есенине – его удовлетворение супругой и домашним бытом:
«Когда Зинаида Николаевна отлучалась на минуту из комнаты, Сергей начинал шутливо говорить мне, подмигивая при этом:
– Ты понимаешь, теперь я женат. Тебе нравится моя жена? Давай, говори, не скрывай – может быть, она тебе не нравится?
По вечерам собирались у небольшого обеденного стола близ печки, в которой пекли “революционную” картошку и ели её с солью. Чаще всего на вечерний чай приходили А.П. Чапыгин, П.В. Орешин и К.А. Соколов. Алексей Павлович был на четверть века старше Есенина. Происходил из крестьянской семьи, многие годы проработал подмастерьем и маляром. С Есениным познакомился в Петрограде в 1915 году, был к этому времени уже известным писателем, автором книги рассказов и повести “Белый скит”. О Есенине говорил:
– Сергей Александрович любил меня, но всегда избегал часто видеться.
Своей автобиографической повести “Жизнь моя” Чапыгин предпослал эпиграф: “Посвящаю повесть о прожитых днях памяти моего друга Сергея Есенина”».
В марте 1918 года вышла книга П.В. Орешина «Зарево», чему немало содействовал Есенин, который в короткой рецензии весьма поощрительно откликнулся на неё: «В наши дни, когда “бог смешал все языки”, когда все вчерашние патриоты готовы отречься и проклясть всё то, что искони составляло “родину”, книга эта как-то особенно становится радостной. Даже и боль её, щемящая, как долгая, заунывная русская песня, приятна сердцу, и думы её в чётких и образных строчках рождают милую памяти молитву, ту самую молитву, которую впервые шептали наши уста, едва научившись лепетать: “Отче наш, ижи еси…”».
Но творчески Пётр Васильевич не был близок великому поэту – в стихотворении «Пегасу на Тверской» он осудил имажинистов:
С Богом! Валяйте тройкой:
Шершеневич, Есенин, Мариенгоф!
Если Мир стал просто помойкой,
То у вас нет стихов!
Памяти друга Орешин посвятил стихотворения «Сергей Есенин», «Ответ», «На караул» и статью «Великий лирик» (1927), но уже в следующем году заявил об отходе от поэтических традиций, связанных с Есениным:
Я ухожу,
и не за славой,
Чем дорожил ты,
что берёг…
Прости, родной,
прости, к удрявый, –
Кричу тебе
с других дорог…
Прощай, мой лирик,
я отчалил
От старых хижин
и дубов…
К.А. Соколов был художником. Он приходил по утрам и пытался рисовать Есенина. Работал Константин Алексеевич кропотливо. Он долго не мог найти нужную трактовку форм натуры, а Сергей Александрович постоянно сбегал от его карандаша по своим делам. Так Соколов и не успел ничего сделать, кроме нескольких набросков кудрявой головы поэта.
…За чайным столом Есенин, едва положив перо, сосредоточенный и насупленный, читал друзьям только что написанное, при этом тряс головой и бил кулаком по скатерти. Кончив читать, довольный собой, улыбаясь, спрашивал:
– Ну что, нравится?
Но оценки друзей Сергея Александровича нисколько не трогали. На мелкие стилистические поправки ни за что не соглашался, а, немного подумав, отвечал на замечания хитрой улыбкой: сам, мол, знаю, что хорошо и что не очень. В первые послеоктябрьские месяцы наиболее читаемыми им творениями были Библия и «Слово о полку Игореве». По наблюдениям Чернявского, Есенин уже по собственному почину, крупными шагами шёл навстречу большой интеллектуальной культуре, искал приобщающих к ней людей (тяга к Андрею Белому, Иванову-Разумнику, чтение, правда, очень беспорядочное, поиски теоретических основ, авторство некоторых рецензий и пр.).
Но одновременно именно в эти дни прорастала в нём подспудная потребность распоясать в себе, поднять, укрепить в стихиях этой культуры всё корявое, солёное, мужичье, что было в его дотоле невозмущённой крови, в его ласковой, казалось, не умеющей обидеть «ни зверя, ни человека» природе.
Этот крепкий дёготь бунтующей, нежданно вскипающей грубости, быть может, брызнул и в личную его жизнь и резко отразился на некоторых её моментах. И причина, и оправдание этой двойственности опять-таки в том, что он и тогда – такой юный и здоровый – был до мучительности, с головы до ног поэт, а «дар поэта – ласкать и карябать».
Дружеские отношения с творческой элитой Сергей Александрович стремился закрепить родственными связями. Андрея Белого пригласил в крёстные отцы дочери, родившейся 11 июня. По объективным причинам не получилось. Крёстным Тани стал В.С. Чернявский. Белый крестил второго ребёнка Есенина от Зинаиды Райх – Константина (Котика).
С большим уважением и любовью относился Сергей Александрович к Р.В. Иванову-Разумнику.
– Иду к Разумнику, – часто слышали от него друзья.
Отношение Есенина к Разумнику Васильевичу наглядно иллюстрирует его признание А.В. Ширяеву, одному из близких ему людей: «Есть, брат, один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим. Это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твёрдая, мыслью он прожжён, и вот у него-то я сам, Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя. На остальных же просто смотреть не хочется».
«Остальные» – это петербургские литераторы-интеллигенты, чуждые поэту из крестьян. Тому же Ширяевцу Есенин писал о них:
«Какой-нибудь эго-Мережковский приподымал бы свою многозначительную перстницу и говорил: гениальный вы человек, Сергей Александрович. Или: Александр Васильевич, стихи ваши изумительны, а образы, какая образность, а потом бы тут же съехал на университет, посоветовал бы попасть туда и, довольный тем, что всё-таки в жизни у него несколько градусов больше при университетской закваске, приподнялся бы вежливо встречу жене и добавил:
– Смотри, милочка, это поэт из низов.
А она бы расширила глазки и, сузив губки, пропела:
– Ах, это вы самый, удивительно, я так много слышала, садитесь.
И почла бы удивляться, почла бы расспрашивать, а я бы ей, может быть, начал отвечать и говорить, что корову доят двумя пальцами, когда курица несёт яйцо, ей очень трудно…
Да, брат, сближение наше с ними невозможно. Ведь даже самый лучший из них – Белинский, говоря о Кольцове, писал “мы”, “самоучка”, “низший слой” и др., а эти ещё дурнее. С ними нужно не сближаться, а обтёсывать, как какую-нибудь плоскую доску, и выводить на ней узоры, какие тебе хочется. Таков и Блок, таков Городецкий, и все и весь их легион».
Для таких коллег по искусству Есенин выдумывал себя и «подкладывал» всем созданный образ за подлинник.
Поэт легко сходился с людьми, но в большинстве из них быстро разочаровывался. С Ивановым-Разумником был близок до своего трагического конца. В.И. Эрлих
