Нет сомнений, что Игорь и киевские воеводы внимательно следили за тем, что происходило в столице Империи. Момент для выступления, казалось, был выбран удачно: весной 941 года основные силы византийского флота покинули Царствующий град и ушли в Эгейское море для защиты островов от арабов; сухопутные силы также находились вдалеке от столицы — на северной границе, во Фракии, и на восточной — в Сирии. Однако пограничная ситуация сложилась в тот год благоприятно для императора Романа. Выступи Игорь хотя бы годом-другим раньше — и у него было бы гораздо больше шансов добиться успеха. А так удача оказалась не на его стороне. Да и вообще, почти всё в этом походе складывалось против него.
Подойти незамеченным к Босфору русскому флоту не удалось. Разведка у византийцев была хорошо налажена — суда херсонитов постоянно дежурили близ устья Днепра и следили за любыми перемещениями вражеских кораблей. Столь внушительная эскадра русских не могла их миновать. Стратег Херсонеса прислал весть в столицу, но еще раньше о приближении русского флота императора уведомили болгары, бывшие в то время союзниками византийцев. (Предусмотрительный Роман Лакапин еще в 927 году заключил мир с сыном болгарского царя Симеона Петром, выдав за него внучку Марию, дочь своего сына Христофора). К тому времени, когда русские суда приблизились к столице Империи, василевс Роман успел принять необходимые меры.
Сам бывший до своего восшествия на престол друнгарием (командующим) флота, а начинавший вообще рядовым стратиотом (воином), Роман по достоинству оценил опасность, нависшую над Царствующим градом.
Карьера этого человека выглядит необычной даже по византийским меркам. Роман Лакапин происходил из незнатного армянского рода и был сыном простого воина. (Он «был простым и неграмотным человеком, не принадлежал ни к тем, кто с детства воспитан в царских дворцах, ни к тем, кто с самого начала следовал ромейским обычаям», — с нескрываемой неприязнью отзывался о нем Константин Багрянородный{57}.) Добившийся выдающегося положения в Империи (чина друнгария флота), но отнюдь не удовлетворив тем собственное честолюбие, Роман совершил в 919 году дворцовый переворот. Под благовидным предлогом защиты юного императора от посягательства на его жизнь он овладел дворцом, поставил под свой контроль четырнадцатилетнего императора Константина VII (Константина Багрянородного), а затем женил его на своей дочери Елене. В конце следующего, 920 года Роман был провозглашен императором-соправителем своего порфирородного зятя, а затем возвел в достоинство императора и старшего сына Христофора. Он действовал решительно, без тени смущения нарушая только что данное слово. Так, вопреки его обещаниям, действительно законный император — представитель Македонской династии Константин VII — занял в иерархии власти лишь третье место, ниже не только Романа, но даже и Христофора. (Поводом к такому неслыханному унижению прав законного василевса послужило требование болгар, которые, получая в жены своему царю Петру дочь Христофора, настояли, чтобы имя последнего возглашалось прежде имени порфирородного Константина.) Больше того, Роман сделал своими соправителями (и также императорами) еще двух сыновей — Стефана и Константина, а затем причислил к императорской власти еще и внука Романа (сына Христофора, умершего в 931 году). Другой его сын, Феофилакт, в 933 году в возрасте всего шестнадцати лет (явное нарушение церковных канонов!) был возведен в сан патриарха Константинопольского, и таким образом Роман получил полную поддержку со стороны Церкви. Зять же Романа, Константин Багрянородный, был полностью оттеснен от власти; в таком унизительном положении он пребывал в течение долгих двадцати шести лет, до начала 945 года. Правда, за это время Константин успел приобщиться к наукам, искусствам, в совершенстве овладел пером — и во многом именно тому, что он был фактически отстранен от власти, мы обязаны появлением его знаменитых сочинений — бесценного источника наших знаний о Византии, Руси и других странах и племенах того времени. Так что современный историк вправе поблагодарить Романа за столь явно выраженную жажду власти.
Правил Роман Лакапин самовластно («деспотично», по выражению того же Константина Багрянородного), однако правление его оказалось относительно благополучным. Он избавил Империю от страшной болгарской угрозы, сделав болгар своими союзниками, заключил (хотя и ценой унижения) мир с венграми, одержал несколько важных побед над арабами и вообще вернул стабильность Ромейской державе, пребывавшей в годы малолетства Константина VII в состоянии очевидного упадка, если не хаоса. Его социальная политика отвечала интересам самых широких слоев населения, особенно в столице. Он раздавал щедрую милостыню, оплатил из казны все долги жителей Константинополя — как богачей, так и бедняков, внес за год квартирную плату за всех горожан, еженедельно выдавал определенные суммы денег для заключенных в тюрьмах, публичных женщин, неимущих; основал несколько монастырей и множество церквей, построил странноприимные дома, приюты для стариков и больных и гостиницы для приезжих.
И теперь, перед лицом русской угрозы, Роман действовал решительно и смело. Прежде всего он послал весть о нападении на столицу доместику схол (командующему военными силами Империи на востоке) Иоанну Куркуасу, призывая его выслать войска на выручку Царствующему граду. Надо признать, что ему откровенно повезло. Обстановка на востоке к весне 941 года сложилась крайне благоприятно для Византии, ибо ее главный противник, эмир Сейф ад-доула из династии Хамданитов, как раз в это время был отвлечен смутами, начавшимися в Халифате после смерти (в декабре 940 года) халифа ар-Ради{58}. А это, в свою очередь, позволило Иоанну Куркуасу во главе армии самому двинуться на выручку столицы. Дали свои плоды и мирные договоренности с венграми и болгарами. Войска с западных границ Империи также могли быть стянуты к Константинополю. Одновременно был вызван флот из Эгейского моря.
Правда, для того, чтобы сосредоточить войска и флот, требовалось время, а отражать русскую угрозу надо было немедленно. Поэтому, не ограничиваясь посылкой в войска, Роман повелел привести в боевую готовность имевшиеся в столице военные корабли. Это дело было поручено патрикию Феофану, человеку решительному и весьма разумному, успевшему проявить себя в войнах с болгарами и венграми, причем не только в качестве полководца, но и в качестве дипломата (именно благодаря его усилиям, в частности, был заключен византийско-венгерский мир в 934 году). По словам византийского хрониста, автора так называемой Хроники Продолжателя Феофана[44], патрикий «снарядил и привел в порядок флот… и приготовился сражаться с росами»{59}. Некоторые дополнительные и весьма яркие подробности приводит Лиут-пранд Кремонский, знавший о том, что происходило в те дни в Константинополе, от своего отчима, бывшего послом итальянского короля Гуго Арльского к императору Роману. (Позднее Литупранд и сам неоднократно исполнял посольские поручения в Константинополе, подолгу жил здесь, хорошо знал греческий язык и много общался с греками.) По словам Лиутпранда, император Роман велел подготовить для отражения врага «15 полуразрушенных хеландий»[45], списанных за ветхостью, и установить на них устройства для метания так называемого «греческого огня» — горючей смеси на основе нефти с использованием смолы, серы и селитры. «Греческий огонь» (сами византийцы называли его «жидким», или «мидийским») выбрасывался с помощью специальных бронзовых сифонов, раструбов (обычно в виде пасти льва) из больших, разогретых до нужной температуры и находящихся под давлением котлов; эти устройства приводили в действие специально обученные мастера — «сифонарии», которые должны были обладать большим опытом, чтобы не взорвать себя и свои корабли. Секрет изготовления «жидкого огня» греки хранили как зеницу ока. Страшная сила этого оружия заключалась в том, что огонь нельзя было ничем погасить (кроме уксуса, как уточняет всеведущий Лиутпранд): он горел даже на воде, и это вселяло в тех, кто подвергался его воздействию, панический ужас. Воинам Игоря первым из русских предстояло испытать на себе силу «жидкого огня» — «небесной молнии» греков, и, забегая вперед, скажем, что это произвело неизгладимое впечатление не только на них самих, но и на их потомков.
