В тот вечер мы как-то особенно беспечно, не по возрасту даже, веселились. Маруся, конечно, оставалась дома, с детьми. А мы с Арсением (и кто-то еще был тогда с нами) бродили по ночной Москве, и все нас ужасно смешило.
Зашли мы в Парк культуры, в «комнату смеха», где раньше не бывали. Кривые зеркала чудовищно искажали наши молодые лица. И мы, глядя на старых уродцев, кривлявшихся в зеркальных рамах, покатывались со смеху…
А на другой день Арсений свалился с высокой температурой. У него оказалась стрептококковая ангина. («Если у людей – ангина, у меня – стрептококковая».) Маруся нежно ухаживала за ним. И вдруг (ох, как часто настигало его это «вдруг»!), вдруг он понял, что разлюбил Марусю. А раз это случилось – он должен уйти.
И он ушел. От Маруси. И от детей, которых как будто нежно любил. Да он и Марусю любил. Сердце у него разрывалось от жгучей жалости. <…>
Я жила тогда в Покровском-Стрешневе. Он приехал ко мне, пытаясь объяснить, что произошло. Пытаясь оправдаться… Скорей всего – перед самим собой.
– Она все поняла. (Говорил он о Марусе.) Я ничего не могу поделать. Мы оба плакали.
Конечно, мы, друзья, осуждали его за уход. Но, по правде сказать, не слишком строго. Может, он и правда «ничего не мог поделать». Он ведь был поэтом, а поэты, как сказала потом Ахматова, «ни в чем не виновны – ни в том и ни в этом»… И сын его – Андрей, – глубоко понимавший отца, оправдал его поздней в своем «Зеркале»…
Судили мы Арсения главным образом за то, что он мало помогал семье… А чем, в сущности, он мог тогда помочь? Переводчик без определенного заработка?.. К чести его надо сказать, что, уходя, он оставил Марусе единственную ценность, какая у него была, – книги. Книги, которые он любовно подбирал, покупая на последние гроши на «развалках», каких тогда много стояло вдоль Китайской стены.
Он ушел, потому что в нем что-то оборвалось. Кончилась полоса жизни.
Позволим себе предположить, что причиной ухода было иное – испытание бытом. С одной стороны – горшки, пеленки, стирка, кастрюли, вечно плачущие дети, с другой – веселые богемные компании, кафе и ресторанчики, чтение стихов ночь напролет, вино и «р-роковые» красавицы…
По вечерам Арсений то и дело уходил из дома к друзьям, а жена оставалась с детьми и хозяйственными заботами. Маруся, естественно, обижалась, и однажды обоюдное терпение лопнуло. Они решили расстаться. К этому времени Арсений успел влюбиться в Антонину Бохонову, жену литературного критика Владимира Тренина.
Андрей Тарковский вспоминает случай, когда однажды ночью (это было в 1937 году) Арсений Александрович пришел и стал требовать, чтобы жена отдала ему сына. Мальчик проснулся от громких голосов и слышал этот разговор. Мария Ивановна плакала, но так, чтобы никто не слышал.
«И я тогда уже решил, что, если бы мама отдала меня, я бы не согласился жить с ним, хотя мне всегда не хватало отца, – признавался Андрей. – С тех пор мы всегда ждали его возвращения, так же, как потом мы ждали его возвращения с фронта, куда он ушел добровольцем».
В сценарии «Зеркала» подробно описан эпизод, когда Арсений Александрович приехал на несколько дней с фронта навестить детей и бывшую жену.
На огромном дачном чердаке мы с сестрой рылись в груде старых книг, покрывавших все пространство между печной трубой и окном. Я листал огромную старинную книгу о Леонардо да Винчи на итальянском языке.
Потом я подошел к окну и, выглянув наружу, увидел, как верхушки деревьев раскачиваются от слабого ветра.
Редкие березы, ели – не лес и не роща, – просто отдельные деревья вокруг дачи, на которой мы жили осенью сорок четвертого года. [21]
В это время мать возилась в доме около плиты. Вдруг она услышала шаги. Кто-то шел к дому. Мать выпрямилась, прислушалась. Дверь открылась…
Мы гуляли с ребятами около дачи. Сестра отчего-то веселилась, бегала по участку и то и дело кричала:
– Смотри, я еще нашла…
В другое время меня бы это задело, я бы даже разозлился, а сейчас я только кивал головой, когда она издали показывала мне очередной, найденный ею гриб.
Я бесцельно бродил между деревьями, потом наткнулся на канавку, наполненную талой водой. На дне, среди коричневых листьев, почему-то лежала монета… Я наклонился, чтобы достать ее.
Но сестра именно в это время решила испугать меня, выскочив из-за кустов. Я рассердился, хотел стукнуть ее, но в это время услышал знакомый и неповторимый голос:
– Марина-а-а!
В ту же секунду мы уже мчались в сторону дома. Я бежал со всех ног, потом в груди у меня что-то прорвалось, я споткнулся, чуть не упал, и из глаз моих хлынули слезы.
Он прижал нас к себе, и мы плакали теперь втроем, прижавшись как можно ближе друг к другу, и я только чувствовал, как немеют мои пальцы – с такой силой я вцепился в его гимнастерку.
– Ты насовсем?.. Да?.. Насовсем?.. – захлебываясь бормотала сестра, а я только крепко-крепко держался за отцовское плечо и не мог говорить.
Я обернулся.
В нескольких шагах от нас стояла мать. Она смотрела на отца, и на лице ее было написано такое счастье, что я невольно зажмурился.
Марина Тарковская говорит, что эта встреча произошла 3 октября 1943 года. Она вспоминает:
И вот мы вместе с папой идем домой. После первых радостных, бестолковых минут начались расспросы про нашу жизнь, про школу, про бабушку. А потом папа развязал вещевой мешок и стал выкладывать из него гостинцы, приговаривая:
– Это свиная тушенка, она приехала из Америки, а это – солдатские сухари, мы их каждый день едим в армии.
Для нас все это было невиданной роскошью, как раз в это время мама изобрела новое блюдо – желудевые лепешки на рыбьем жире.
Потом папа рассказал, как у него украли по дороге немецкий кинжал – подарок для Андрея… Ужасно обидно, ведь еще в Юрьевце Андрей получил от папы письмо с обещанием привезти его. Но мы недолго горевали, а переключились на папин орден и на погоны. Стали считать звездочки, их было четыре – наш папа был капитаном!
Все это время мама была рядом – это был и ее праздник. Но с лица у нее не сходило выражение горькой и чуть насмешливой отстраненности – «да, это счастье, что Арсений приехал, дети радуются, ведь это их отец. Их отец, но не мой муж…»
«Я вас буду только любить»
Москва – Таруса – Калинин 1936-1944
Со своей второй женой Антониной Бохоновой Арсений познакомился в 1936 году. Поначалу это был полушутливый флирт, фехтование записками.
О н:
Я вас люблю, обожаю, я преклоняюсь перед Вами в любовном трепете и молю о взаимности, Вы моя повелительница, Вы очаровательны, я покорен, Вы пленительница, несут бутерброды. Солнышко, любите меня, мы будем их есть, пожалейте меня, меня переполняют любовь и страсть.
О н а:
К бутербродам!!!
О н:
Что все бутерброды в сравнении с Вами! Вы лучше всех пирожных мира! Я Вас люблю. Она:
А я хочу трубочку с вафлями!
Постепенно флирт перерос в серьезное чувство.
Однажды во время загородной прогулки Тоня подвернула ногу. Тарковский отвез ее к ней домой и – остался ухаживать за больной. Так они стали жить вместе, долгое время обращаясь друг к другу на «вы». (В скобках заметим, что Андрей Тарковский и его жена Лариса всю жизнь обращались друг к другу исключительно на «вы».)
Летом 1937-го Арсений Тарковский и Антонина Бохонова (по мужу – Тренина) живут вместе в Тарусе, летом 1938-го – на Волге недалеко от Твери (тогда Калинин). Иногда он уезжает по переводческим делам в Москву. Она пишет ему письма, исполненные одновременно кокетства и страдания.
Солнышко мое, чувствую я себя без Вас покинутой невестой. Мне очень надоело, что Вы не едете. Может быть, Вы раздумали приезжать?!
Но я не буду заставлять Вас на мне жениться. Я даже не настаиваю,
чтобы Вы сохраняли мне верность.
Я просто хочу, чтобы Вы приехали.
Мне без Вас скучно.
