« – Сегодня ко мне в редакцию, – сказал Брандес, – приходил поговорить один норвежец. Само собой, он принес мне рукопись! Но меня, честно говоря, поначалу заинтересовал больше автор, чем его творение. Я редко когда встречал людей в таком жалком состоянии. Если бы только его одежда была в лохмотьях! Видели бы вы его лицо! Уж вы-то знаете, что я не сентиментален, но меня его лицо потрясло.
Я стал смотреть его рассказ. Для моей газеты он был слишком велик: занял бы полномера. А для фельетона в подвале с продолжением в следующем номере – слишком мал. Я тут же сказал об этом норвежцу и хотел уж было вернуть ему рукопись, но тут посмотрел в его глаза за стеклами пенсне... и не смог отказать. Я пообещал прочитать его рукопись и записал его имя и адрес. Он откланялся.
Я не сразу стал читать рассказ, а принялся за свою текущую работу, но все никак не мог выбросить из головы норвежца, его бледное лицо и подрагивающие губы. Он произвел на меня очень сильное впечатление, не могу даже передать словами какое... Но теперь-то я уже все понял.
Я отправился домой и прихватил с собой его рукопись. И после обеда стал ее читать. Чем дальше я ее читал, тем больше она мне нравилась. Ее автор был не просто одарен, как многие другие литераторы. В его рукописи было что-то от Достоевского...
Прочитав половину, я вдруг понял, что автор живет в Копенгагене впроголодь. Мне стало невероятно стыдно, и я немедленно послал ему десять крон.
Потом я вновь продолжил чтение. Чем дальше я читал, тем стыднее мне становилось. А, закончив чтение, я чуть не умер от стыда» [57] .
Гамсун действительно голодал в это время, его фантазии были полны «картин лихорадочных душевных метаний». В письме к Эрику Скраму он пишет:
«Я мог бы – порази меня Бог! – заполонить мир. Но если уж Достоевского считают безумным, то что скажут обо мне? Ведь все те странности, о которых пишет Достоевский в трех известных мне книгах, а других я и не читал, и даже большие странности я переживаю каждый день, стоит мне только пройтись по Готерсгаде. Увы!
Вы понимаете, что я совсем не стремлюсь к тому, чтобы заинтриговать Вас. Я лишь прошу позволения посвятить Вас, Вас одного, в эту тайну; я так взволнован, я плачу. Нет на свете людей, переживших большие муки душевного бреда, чем я. Кое-какие из них я перенес в "Голод ", но сейчас все думают, что безумные поступки, совершаемые "Андреасом Тангелом ", – последствия голода. Но это не так. Увы!
Люди, вероятно, вообще считают меня сумасшедшим. Но я – черт возьми! – не сумасшедший!
...Однако мои нервы в ужасном состоянии. Этого я не отрицаю».
Эдвард Брандес оказался порядочным человеком: он не только оценил талант «норвежца», но и помог ему напечатать «рассказ» в «Ню Юрд».
До сих пор критики спорят, почему появившийся в ноябрьском номере журнала фрагмент «Голода» был, по просьбе самого Гамсуна, напечатан анонимно, ведь Кнут всегда не просто хотел, а стремился стать знаменитым.
Недоброжелатели писателя утверждают, что это было своего рода кокетством, стремлением разжечь интерес к книге, которая, по твердому убеждению Гамсуна, должна была стать «прорывом». Надо честно признать, что в желании прославиться нет ничего особенного, ибо стать известным мечтает, пусть даже в глубине души, любой литератор. Очень может быть, что Гамсун смог реально оценить свою книгу – и потом, выражаясь современным языком, «раскрутить» себя.
Пусть так, но каких нечеловеческих затрат – моральных и физических – эта «раскрутка» потребовала!
В рождественские дни 1888 года он пишет Скраму: «Вчера у меня было кровотечение горлом, но не сильное, и уж тем более не такое сильное, как в прошлый раз. Стало быть, что-то не в порядке с горлом или желудком. Но я всегда прихожу в странное состояние при виде собственной крови». А в письме Нильссону в январе 1889 года просит простить его за долгое молчание, поскольку «все равно это были бы письма о голоде, полные жалоб, а такие письма получать не очень-то приятно, а мне неприятно и писать их; такой уж, знаете ли, у меня нрав».
Гамсун имел право на кокетство, даже если оно имело место, и на славу, теперь уже совершенно очевидно, заслуженную.
Как бы то ни было, но после публикации отрывков из «Голода» скандинавский Парнас стало лихорадить: не заметить этого произведения было просто невозможно. Особенно интересует публику имя анонима.
В статьях, опубликованных в период с 19 по 30 ноября 1888 года в норвежской газете «Верденс Ганг», критиками ведется оживленная дискуссия как о самой книге (мы намеренно не называем «Голод» романом), так и о ее возможном авторе. В последней статье (от 30 ноября) высказывается предположение, что это Кнут Гамсун, «проживающий нынче в Америке, откуда он несколько раз присылал статьи в нашу газету».
Исследователи творчества Гамсуна также высказывают предположение, что он не хотел раскрывать свое имя до тех пор, пока вся книга не будет написана, ведь к тому времени «Голод» был уже почти завершен. В письме другу он говорил, что хотел бы издать его анонимно – уж больно «неприличной» и скандальной получилась книга.
Опубликовать отрывок Гамсуна вынудила нужда – и в том нет никаких сомнений. Самое удивительное, что именно нужда и голод и принесли ему известность.
Как только стало понятно, что «Голод» действительно написан Кнутом Гамсуном, дела его пошли на лад. Его, наконец, приняли в литературное общество. Он познакомился с Александром Хьелланном, Хансом Йегером и, конечно, Эриком и Амалией Скрам [58] .
А вот с деньгами у Гамсуна по-прежнему было плохо. Правда, «Голод» решил издать П. Г. Филипсен, которому принадлежал «Ню Юрд», и даже выплатил писателю аванс (100 крон), не дожидаясь сдачи рукописи, над которой тот продолжал работать, но эти деньги были немедленно Гамсуном потрачены. По одной версии, на уплату долгов, по другой – на короткую поездку в Швецию.
На что же жил писатель? Мы не раз говорили, что судьба была к нему благосклонна. Вот и теперь у него нашелся благодетель – вновь торговец, меценат, издатель «Библиотеки для тысячи домов» норвежец Юхан Сёренсен. Господин Сёренсен прислал Кнуту, в ответ на его просьбу, двести крон и предложил выплачивать ежемесячную стипендию. Деньги Гамсун с благодарностью принял, а вот от стипендии отказался – он уже надеялся на постоянный заработок.
На присланные Сёренсеном 200 крон Гамсун покупает себе приличную одежду и снимает другую комнату – получше и попросторнее.
* * *
В январе его приглашают прочитать лекцию для студентов Копенгагенского университета и предлагают приличное вознаграждение. Гамсун соглашается и выступает два раза – 15 декабря 1888 года и 12 января 1889 года. Говорил он о духовной жизни Америки. Лекции имели такой оглушительный успех, что Филипсен предложил Гамсуну отложить на время работу над «Голодом» и сначала собрать из своих докладов книгу.
На следующий день после второй лекции Кнут пишет Нильссону:
«Опубликованный отрывок из „Голода“ – лишь одна из четырех частей, объединенных общей темой; когда все они будут готовы, получится книга; а когда будет готова книга, я пошлю ее Вам. Но для этого нужно время.
Сейчас я занят написанием книги о духовной жизни современной Америки. Это, собственно, расширенное и дополненное издание двух докладов, которые я прочел в Студенческом обществе в Копенгагене за две последние недели. Издательская фирма Филипсена тут же предложила мне свои услуги, и я согласился, но материал требует существенной доработки. Именно этим я сейчас и занимаюсь.
Доклады были встречены с совершенно незаслуженным восторгом. Я никогда не выступал перед более благодарной аудиторией. Я решил, что они все просто сошли с ума. Георг Брандес присутствовал на моем последнем докладе и так тепло отзывался обо мне, как я только мог об этом мечтать. Если бы я действительно заслужил хотя бы половину из его похвал, то и тогда был бы великим человеком. Но я исхожу из того, что Брандес снисходителен – снисходителен к начинающим. И поэтому осторожно отношусь к его похвалам – даже более чем осторожно. Книга скоро выйдет, и Вы ее получите. Обещаю Вам».
