Stashe - Судите и судимы будете

Стоуш вытер руки тряпкой и кинул ее на стол.

— Болеть будет, — сухо произнес он и позвал в открытое настежь окно, — Иди сюда, Келан! — Худенький мальчишка с копной светлых, рыжевато-желтых как полосатая шкурка гедра, волос, зашел в дом и нерешительно остановился рядом с великаном. Жевлар недовольно фыркнул и поторопил, — Чего стоишь, помоги ей, — и снова деловито обратился к еще лежащей на столе женщине. — Пить порошок, что дал тебе, трижды по щепоти. Не менее десяти дней. Мужа своего придержи месяц, а лучше два, к себе не подпускай. Полежи дома, не работай с неделю, тяжестей не таскай. Иди. Келан, проводи за изгородь.

Взгляд оранжевых круглых глазенок метнулся от окровавленной тряпки к зеленоватому от боли и бледности лицу селянки. Она неуклюже сползла со стола, закусив губу, тяжело оперлась ладонями о край. Стараясь не смотреть в сторону жестяного таза, одернула платье. Затем оперлась о плечо ребенка и тяжело, подволакивая ноги, мелкими шажками пошла. Солнце слепило глаза, и Келан споткнулся о камень у двери. Женщина глухо застонала, ее пальцы больно впились в его плечо. Мальчик поморщился, но промолчал. Они медленно прошли через двор.

Вокруг дома была посажена живая изгородь. Странный гибрид живой природы и магии с явным удовольствием царапал непрошенных гостей, мог и придушить. Как-то Стоуш едва отнял у зеленого охранника особо любопытного соседского мальчонку. Парнишка тогда уж и синеть начал. При такой 'собаке' запоры не нужны. Вот вместо калитки в живой изгороди и зияла простая дыра. Напротив нее страждущие обычно останавливались и звали Стоуша. А там уж он или Келан проводили мимо лохматого чудища. Никто и никогда не пытался покушаться на покой жильцов. Себе дороже. Скотина и та чуяла магию, обходила стороной. Объяснялось это, правда, все же не волшебством, а скорее родом занятий хозяина дома.

Мальчик провел женщину и остановился, дальше идти он не собирался. Селянка убрала руку с плеча Келана и крепко ухватила его за запястье, оставляя глубокие царапины черными жесткими когтями. Птичьи, бледно-голубого цвета глаза с яростью изучали смуглое личико:

— Ненавижу… — прошипела она, с какой-то непонятной болью в голосе. Келан вывернулся из слабых рук и отступил назад, к дому. Женщина пошатнулась, но удержалась на ногах. Опустила полупрозрачную ткань на лицо и медленно пошла вниз, спускаясь с холма к селению. Местные могли позволить себе прийти вот так, без сопровождения мужчины. Обычаи в глуши суровы, но правил без исключений не бывает. Лица селянки прятали под длинными накидками, а тайны за семью печатями. Да только село то небольшое, и все прекрасно знали, зачем женщины ходят к Стоушу. Однако были и другие, неместные, что приезжали под вечер с охраной. Двумя или тремя вооруженными мужчинами. И переночевав, с рассветом исчезали в туманной дымке.

Спокойствие и относительный мир в этих местах воцарились давно. С последней серьезной стычки минуло более десяти лет. Село стояло на отшибе, дороги стратегические через него не вели, тракт полегал много ниже. А здесь — Холмогоры, лишь пастухи и тишина. И все же не очень этому 'миру' доверяли приезжие. Вспышки волнений утихли, но случалось еще нарваться на засаду лихих людей или банду ящеров. Для местных жителей подобные нападения оставались досадным последствием бушующей когда-то войны. На деревни лихие разбойнички теперь нападать боялись (получили бы достойный отпор), а вот одинокого путника могли еще подловить на дороге. После последней зачистки, лет шесть назад, случаи мародерства практически прекратились. Но знающие люди подшептывали, если и случалось что на горных дорогах, то в том была скорее вина жителей близлежащих селений, а не 'мифических' разбойников. Эти слухи и обычные опасения заставляли большинство путников по-прежнему держаться настороже и путешествовать с караванами. Лихих людей всегда будет предостаточно, и не война тому виной, а обычная жадность.

Заходили женщины к Стоушу, пряча стыд свой и лица под покрывалом. Мальчик помнил всех, шутка провиденья — абсолютная память. Он частенько сидел во дворе, наблюдая за приезжими и приходящими. Слушал обрывки фраз, ловил недоумевающие взгляды.

Когда женщина отошла достаточно далеко, Келан вернулся в спокойную тишину дома. Стоуш тщательно вытирал стол. Увидев ребенка, ворчливо произнес:

— Я убираю, иди, погуляй пока. Завтра едем в Кейчат. У меня работа. Будешь смотреть в этот раз. Не все, но будешь. Что это?

Жевлар, когда хотел, мог двигаться очень быстро. Стоял в углу, а один стук сердца спустя жесткие мозолистые лапы держат худенькую и маленькую руку Келана. Длинные кровавые царапины алели на смуглой, покрытой тонкими шрамами коже.

— Ничего. Яда нет. Вот глупая женщина!

Стоуш склонился к мальчику. Плоское лицо жевлара покрытое короткой жесткой шерстью почти не отражало эмоций, а широкие ноздри приплюснутого носа чутко реагировали на любые запахи. Кроме крови. Ее слишком много в его жизни.

— Хочешь посмотреть? — темные глаза изучающее смотрели в оранжевые. Келан нерешительно кивнул. Жевлар тяжелой поступью подошел к столу и, нагнувшись, откинул покрытую пятнами крови тряпку. Мальчишка заглянул в таз. Зародыш был большим, примерно с его ладонь. Затянутые пленкой птичьи глаза, крохотные, непропорциональные ручки и ножки. Плод плавал в крови, исторгнутой вместе с ним из чрева матери. Келан смотрел округлившимися от страха и отвращения глазами:

— Жалко? — Спросил Стоуш. Ребенок выпрямился, пытаясь ладонью спрятать кривящийся в беззвучном плаче рот. Помотал отрицательно головой. Правильно.

— Иди, — сказал жевлар. Застучали по доскам голые пятки, и мальчишка вылетел на улицу.

Стоуш проводил его взглядом. Сам не знал, зачем при такой работе держит рядом ребенка. С тех пор, как подобрал его на дороге, возвращаясь домой, мальчик находился рядом. Произошло это почти девять лет назад. Зачем тогда он, угрюмый одиночка, пожалел новорожденного, да еще и шантийца, жевлар задумался только раз. Мяукающий сверток, в котором лежал полумертвый от голода младенец с присохшей пуповиной, легче всего было оставить на дороге. Или свернуть тонкую шею двумя пальцами. Но вместо этого Стоуш отнес его в селение и выкармливал, выхаживал. Мальчишка выжил.

Жевлар взглянул на таз. Эти женщины — катаринки, сентки, моргутки шли к нему, зная, что не откажет. Знали и то, что как бы не было больно сначала, поправятся они быстро. Грубые лапы Стоуша поистине волшебные. Не пожалеет, не обласкает, но сделает. Он работал палачом и по долгу службы прерывал разные жизни. Но не поэтому слава опережала его самого. Жевлар считался лучшим. Лучшим из своего клана великих палачей, наемников и лекарей. Он знал множество способов лишения жизни. Умел пытать так, что осужденный долгие часы оставался на тонкой грани между жизнью и смертью, балансируя, но не переходя. До тех пор, пока мастер сам не позволял уйти или остаться. Стоуш великолепно лечил раны и облегчал боль, чтобы тот, кто должен умереть медленно, раз за разом погружался в пучину страданий. Жевлар мог бы стать величайшим лекарем. Но стал палачом.