Я поручил г. мaйopy Глазенапу, весьма порядочному и учтивому дворянину, быть при них приставом или маршалом и придал ему в помощники капитана Дорнфельдта и одного дворянина, знающего московитский язык, и послал их в Нейенгузен на границу, как только получил известие, что посольство выехало из Москвы, дабы они были наготове встретить посольство тотчас при прибытии его за границу, что явствует из писем моих под лит. В и С. Одновременно с этим я предписал начальникам уездов (лит. D) сделать заблаговременно распоряжения, дабы экипажи и съестные припасы были наготове.
С этой целью каждый из них был снабжен патентами и паспортами, содержание коих явствует из приложения лит. Е. Сверх того им было предписано выбрать на всем пути хорошие постоялые дворы и гостиницы для вечерних и полуденных остановок.
Между тем в Москве последовало строжайшее запрещение в течение некоторого времени отправлять почту из Москвы к нам, и даже не дозволялось никому выезжать из Московии; в числе других был там задержан довольно долго и наш переводчик Солдан. Без сомнения эти меры были приняты с целью не распространять известие о том, что царь сам сопровождает посольство. Когда же потом почтовые сообщения снова возобновились, то стали вскрывать и читать письма. Поэтому нам было весьма трудно получить здесь какое-либо известие о времени прибытия посольства.
Сверх того, с московитской стороны распространяли слух, будто посольство переменило намерение проехать здесь и что решено проследовать через Польскую Лифляндию. Но вскоре приехал некто майор Иоганн Шмидт с частью поклажи. За ним вслед приехал гонец с известительной грамотой Псковского воеводы от 14 марта, в коей, однако, не было обозначено в точности времени прибытия посольства на нашу границу, а также не обозначалось число лиц свиты. Это принудило меня в течение шести недель держать наготове на границе лошадей для посольских экипажей, что не могло не причинить значительных убытков крестьянам.
Отослав их, приходилось их снова собирать и затем, заставив еще ожидать некоторое время, снова отсылать домой. Было весьма затруднительно каждый раз вновь приводить лошадей. Наконец, послы написали мне 22 марта из Пскова, уведомляя меня о прибытии своем в этот город. При этом они, однако, даже приблизительно не определяли времени своего прибытия на нашу границу.
Я отвечал им 26-го того месяца, что, хотя я и не получал от воеводы ни ответа на письмо мое, посланное 23 марта, ни вообще какого-либо уведомления о времени прибытия посольства и о численности его свиты, хотя именно об этом я запрашивал воеводу, я тем не менее сделал все необходимые и возможные приготовления для надлежащей встречи посольства. Я высказал надежду, что послы оценят все сделанное мною, так как я сделал все возможное (несмотря на голод и дороговизну в стране), чтобы заявить им дружбу и исполнить постановления Кардийского мира[57].
Наконец, после многих отсрочек, посольство прибыло внезапно 25 марта на границу и было встречено, расквартировано и угощаемо в Нейенгузене согласно донесениям лейтенанта Тилонса и окружного нотаpиyca Муррерса, приложенным при сем под лит. F и G. О проезде посольства через Рижский округ до города Риги изложено в донесении окружного нотариуса Крели.
Когда посольство приблизилось к городу Риге, я выслал ему навстречу подполковника Пальмстранка и мaйopa Ранка с моей каретой, запряженной 6 лошадьми, в сопровождении 12 драбантов[58] в придворной ливрее и 10 из пажей моих и лакеев, роскошно одетых. За ними следовали 50 карет, принадлежащих как офицерам, так и другим частным лицам, а также карета магистрата, запряженная также 6 лошадьми.
Сверх того, отряд в 36 человек, в одеяниях с галунами и с белыми плюмажами на шляпах, обыкновенно называемые «Swarten-haupten»; за ними другой отряд граждан верхом, числом в 140 человек, разодетых и вооруженных, с их знаменами, бубнами и трубами, с обнаженными саблями, в конце шествия. Все было установлено, дабы оказать наибольший почет этому посольству, так как никто не станет отрицать, что торжественность приема в данном случае значительно превзошла то, что делалось прежде, как здесь, так и в других местах, для московитских посольств.
В вышеписанном порядке они вошли через городские ворота, называемые «Sandport», где был выставлен батальон под ружьем; затем проследовали через город, проехав через рынок, где был выставлен другой батальон; а при выезде из городских ворот, называемых «Carlsport», стоял третий батальон. Все эти три батальона были с военной музыкой. Посольству были отведены квартиры в предместье, называемом «Castadien», где все предшествовавшие посольства были помещаемы. Во все время их пребывания поручик с 50 солдатами содержал караул пред домом, где помещалось посольство. При въезде и выезде из города посольство было встречено салютом в 16 выстрелов из пушек большего калибра.
Я послал к ним майора Врангеля и капитана Лилиеншерна поздравить от моего имени с счастливым прибытием, и они, с своей стороны, отправили ко мне одного подполковника с кузеном г-на Лефорта, чтобы благодарить. Так как я приказал капитану Лилиеншерну состоять при них ежедневно, чтобы исполнять их приказания, в особенности же г-на Лефорта, как старшего между ними, то он составил дневник всему, что происходило при их приеме и впоследствии во все время пребывания посольства в этом городе. Из этого дневника извлечено прилагаемое при сем описание под лит. G.
Этот самый капитан уверяет, что послы выражали свое довольство отличным приемом, который им оказан, что подтверждается еще письмом комиссара Кнейпера из Москвы от 16 июля (под лит. А.), который пишет, что узнал то же самое, то есть, что глава посольства г-н Лефорт писал по этому поводу в Москву, в выражениях, доказывающих его удовольствие и благодарность.
Я посоветовал также всем полковникам, подполковникам, майорам и другим офицерам поочередно каждый день посещать членов посольства. Это они и выполняли во время пребывания здесь посольства. Сверх того я сам посылал узнавать почти каждый день о состоянии их здоровья, предлагая им в то же время мои услуги. Если я сам лично не был у них для отдачи визита и не угощал их у себя в замке, то это потому, что этого прежде никогда не делалось, и я счел поэтому излишним это делать в данном случае, а также потому, что это посольство не было послано к вашему величеству, но к другим державам.
Я тем менее мог это сделать, что, вследствие сильной простуды, принужден был в течение пяти недель лежать в постели; но я вовсе не упустил этого сделать, будто бы по причине кончины моей дочери, как это неправильно утверждают: дочь моя скончалась лишь 6 октября 1698 года, следовательно, через год и семь месяцев после отъезда их отсюда.
