Но время, в которое вчера пролетала группа, уже прошло. Мы начали волноваться. А если они сегодня не…? Эти мысли стараемся отогнать от себя. Напряжение становится невыносимым. Собственно, есть ли у нас шанс вообще? Но уверенность одерживает верх над сомнением. Мы напряженно вслушиваемся.
И тут, очень далеко со стороны юго-запада, послышался гул самолёта, который то приближался, то отдалялся.
На ограниченной высоте к нам стала приближаться одинокая машина. Теперь нужно оставаться спокойным и сначала выяснить, кто летит. Ошибка может стать нашим концом. Мы колеблемся, пока не становимся полностью уверенными, что это типичный звук Хе-111. И вот мы его уже видим в просвете облаков на фоне света луны. Подаём сигнал ракетой ES6, однако самолёт не реагирует и пролетает мимо нас. Тогда мы поджигаем костёр и отстреливаем зелёную ракету. Машина сделала разворот влево и, включив посадочные прожектора, пошла курсом прямо на нас. Мы стали размахивать фонариками и подавать сигналы. Хе-111 прогремел над нами, сделал резкий поворот влево и пошёл противоположным курсом, чтобы затем повернуть в направлении посадочной полосы. Вот вышли шасси, а моторы изменили свой гул, стали работать тише. С полностью выдвинутыми тормозными закрылками, самолёт сравнивается с нами и мягко касается земли точно у маркировочного костра. Звуки моторов и шелест шасси по полю смешались друг с другом. Они приземлились Машина вырулила примерно на моём уровне. Теперь бы не обнаружилось никаких поломок шасси! Забота о нас переросла в переживание за состояние самолёта. Когда я подбежал к кабине спереди и в свете прожекторов стал указывать пилоту направление движения, открылась форточка и высунувшаяся рука подала знак подойти. Я подошёл и услышал меркантный голос хауптмана Фронэрта: „Это вы?“ Ответ был дан незамедлительно. Теперь оставалось лишь одно: Немедленно убираться!
Быстро забегаю вперёд и светя фонариком, сопровождаю машину обратно к костру, откуда должен начинаться старт. У края поля самолёт развернулся, нижний люк открылся, и мы быстро залезли внутрь. Протискиваясь через радиста, унтер-офицера Хессдёрфера, я спешу добраться вперёд до командира корабля, фельдфебеля Екштата, чтобы проинструктировать его об особенностях места. Ввиду того, что снаружи теперь не было никаких огней ориентирования, то курс для взлёта мы должны будем держать по компасу. Очень важно удерживать курс до самого отрыва от земли, т. к. малейшее отклонение может привести нас в балку, в которой мы провели последний день. Во время начала разбега мы забираем нашего радиста, который был дальше всех от самолёта, и вот машина уже на полном газу делает разгон и… отклоняется влево. У меня застыла кровь в венах, когда я в свете прожекторов увидел быстро приближающийся край поля с тёмным оврагом за ним. То, что сейчас сделал фельдфебель Екштат на своём 6N+MH,[11] загруженный, полностью заправленный и бронированный Хе-111 вряд ли бы смог сделать: Фельдфебель резко дёрнул штурвал на себя, поднял самолёт над оврагом, а потом медленно его отпустил, продолжая наращивать достаточную для взлёта скорость. Мы выдохнули с облегчением.
Этот старт, не говоря уже об очень мужественной посадке, произведённой ночью на неизвестной территории противника, явился первоклассным лётным достижением. Позже мы узнали следующее: Для этой операции на нашей базе в Сталино с машины были сняты бронелисты и всё ненужное оборудование. Ещё два Хе-111 всегда находились на определённом расстоянии для прикрытия спасательной машины.
Мы поднялись на предписанную высоту и взяли курс домой. Медленно в нас всех — спасателях и спасённых, спало напряжение, которое связывало до самого горла. Молчание, прерванное хауптманом Фронэртом: „Хотите чего-нибудь попить?“, напомнило нам о нестерпимой жажде, которая в какой-то момент стала неважна, а теперь снова заговорила о себе. Никогда до этого мне ничто не казалось таким вкусным, как теперь эта чуть тёплая минералка для лётного персонала Люфтваффе.
Радист передал условный сигнал в службу наземной связи об удавшейся операции.
На борту немецкого самолёта мы снова почувствовали себя почти как дома. Степь осталась позади, однако мысли о проведённых в ней днях ещё сопровождают нас. Монотонный гул моторов и усталость берут своё — мы засыпаем. Случайные зенитки и прожектора нас не тревожат. Мы спим до самого приземления в Сталино.
Приземление самолёта на бетонную полосу будит нас, и пока самолёт подруливает на место стоянки, мы снова находимся в свежей форме. Солдат наземного персонала руководит подруливанием. Фельдфебель Екштат глушит моторы. Становится тихо. Лишь слышно потрескивание остывающих двигателей.
И тут снаружи раздались крики. Мы выбрались наружу и молча стали полукругом. Командир, майор Клаас, штаб, лётный персонал и техники 1-й группы 100-й бомбардировочной эскадры, все они нас ждали и были готовы к нашему приёму. Перед нами поставлен стол с шампанским, но никто пока что не подходит. Неподвижно и безмолвно мы продолжаем стоять друг против друга, ощущая какое-то праздничное состояние. Наши мысли невозможно выразить словами. Подходим к командиру и делаем доклад. После слов поздравления и благодарности в адрес наших спасителей, всё приходит в движение. Нас обступают и задают массу вопросов.
После встречи мы располагаемся в кругу товарищей. До рассвета рассказываем о нашем полёте и днях и ночах, проведённых на вражеской территории.
В 07:20 немецкого времени поступила телеграмма под номером Kr.-LJ XD 716/16.06.43 от генерала авиации Пфлюгбайля, в которой он выразил „признательность беспримерному товариществу экипажа спасателей и наилучшие пожелания вновь родившемуся экипажу“.
Спустя короткое время, генерал лично звонил к нам и приказал изложить проведённую акцию на бумаге, которая протекала под его контролем. Затем он прибыл и сам.
Командование 4-го воздушного корпуса и 4-го воздушного флота очень заинтересовали все подробности операции по нашему спасению. После подробнейшего изложения происшедшего, вышло распоряжение о содержании обстоятельств данной операции в строгой секретности для того, чтобы не ставить под угрозу возможные операции такого же характера в будущем.»
Снова вечером 19 июня подготовка очередного рейда. Одна эскадрилья — минировать Волгу, две эскадрильи — бомбить суда на Каспийском море. Брат мигает мне, что прикрепил меня к экипажу по минированию: зениток там мало, ночных истребителей вообще нет, приспособиться, мол, тебе надо к условиям ночных полетов.
Вдруг ко мне подходит командир группы — майор. «Хочу проверить какой Вы стрелок-радист. Присоединяйтесь к моему экипажу». Куда? На Каспийское море, разумеется. В последнюю ночь его радист был тяжело ранен осколком от зенитного снаряда.
