Завтра еще походите, гляди, кого еще встретите.
- Не беспокойся, дед Федосей, гостя определим.
- Во-во. Ты, Верка, найди и молодицу, чтоб и за шею могла подержаться, вот в чем дело.
- Что бесстыжицу несешь? - возмутилась Вера Андреевна.
Вечерело быстро. Дед Федосей так и остался за плетнем с приподнятым над головой картузом. Мы снова шли по тесовому мостку, мимо школы. На здании клуба вспыхнула лампочка. Сюда спешили девчата, парни.
Я вспомнил: сегодня суббота, наверное, идут на танцы.
- Знаете, - остановилась Вера Андреевна, - есть у меня одна приятельница. Уж она-то все вспомнит точно.
"Ну а сами вы, Вера Андреевна?" - так и хотелось крикнуть.
Идем долго, на другой край поселка. Вера Андреевна здоровается с односельчанами, те останавливаются, заметив рядом с ней меня в военной форме. Улица сузилась, сгорбилась. По правую сторону хаты ниже дороги.
- Вот сюда бомба угодила, - тихо сказала Вера Андреевна.
В вечерних сумерках он казался большим-большим, дом с островерхим гребнем крыши. С правого угла ее вырастал стебелек ветрячка, шелестевшего своими лопастями, отструганными, может, такими же руками, как и Васьки и его "расхристанного" друга.
- Совсем новый дом, - слышу я свой собственный шепот, боясь заглушить шелест флюгера-ветрячка.
- Новый, - подтверждает Вера Андреевна. - Долго тут был пустырь, много лет никто не строился после...
Мы молча прошли до соседней избы.
- Жалость какая, - говорит Вера Андреевна, глядя в темные окна. - С шахты еще не пришла моя Полина Ивановна. Но мы ей сейчас записку оставим. - Она приблизилась к почтовому ящику, укрепленному на заборе, перевернула этот ящик кверху дпом. - Это условный знак у нас. Заметит и придет к нам.
Теперь мы шли в обратную сторону. Той же каменистой сгорбленной улицей. Все реже встречались прохожие. Густая темень легла в долину над Нагольный. Ю тут, то там вспыхивали лампочки, отчего поселок казался теперь больше, чем был на самом деле днем.
- А вот здесь я живу, - неожиданно сказала Вера Андреевна и лязгнула щеколдой калитки. Маленький двор. Белье на веревке у самого входа. - Это хатенка моей мамы, - объясняла женщина, пока мы проопрались по темным сеням. - А свой дом я продала тотчас, когда дочка вышла замуж.
Дочку я увидел на (ротографии под стеклом в светлои ореховой рамке. Напряженно вытянув шею, она сидела в резном кресле с высокой спинкой, справа стоял малыш толстяк с надутым лицом, а слева девочка, такая же остроносая, как мать.
- У вас уже двое внуков?!
- Слава богу, - радостно ответила Вера Андреевна, - дочери минул тридцатый год, пора уж.
- Неужели тридцатый? - зачем-то переспросил я.
Вера Андреевна разожгла печку, загудело, забилось пламя, бросая сквозь щели в дверце пляшущие блики.
С улицы в окно постучали, раздался голос:
- Ты дома, Андреевна?
- Это моя Полина Ивановна, - как-то по-особому нежно сказала хозяйка.
Вошла высокая женщина. Телогрейка внаорос. На минуту остановилась, заморгала крупными веками, словно запорошило глаза.
- Ой, гости у тебя какие заметные! - воскликнула. - Я думала, зятек твой на побывку явился.
- Уж зятек... Тот час они служили рядом, в Ворошиловграде, а нынче в Германии. Какие тут пооывки:
Ты вот проходи да знакомься.
Я встал. Мою руку тиснули с болью, приподняв сперва до самого подбородка и тут же резко бросив вниз.
Я как-то неосторожно посмотрел на свою ладонь, это заметила Полина Ивановна:
- У нас, у рабочих, так: руку жмем - чувствуется, что гостей любим крепко. - Полина Ивановна уже сбросила было телогрейку, но тут же начала ее надевать. - Я в мгновение ока обернусь, у меня дома "Горiлка з перцем" на такой случай. Да и день у нас на шахте был особенный.
- Чем же он был особенный? - уже по-свойски спросил я.
Полине Ивановне, казалось, этого только и надо было, чтобы поделиться новостью. Она заговорила запальчиво, то переходя на шепот, чтобы удивить собеседника еще больше, то громко прокашливаясь, чтобы ни единого ее слова не было пропущено.
- Я вообще-то работаю в ламповой, пу, знаете, заряжаю там светильники, выдаю их при спуске под землю нашим шахтерам. Дело нехитрое. А вот на шахто у нас...
- Что на шахте? - вырвалось у меня.
- Наверно, слышали про деревянную крепь? Так теперь все, никаких деревянных стоек нету, а есть металлические трубы, ну как бы щит, понимаете? Нет, не так.
Весь забой будто одет в броню, понимаете? Работай, шахтер, и насвистывай себе песенку, никакая глыба на тебя не обрушится. А комбайн в мгновение ока стружечку за стружечкой снимает уголек и отваливает его на скрепковый конвейер. Такой комплекс уже внедрили в Червонопартизанске. Может, слышали про бригаду Мурзенко?
- Слышал, слышал, - вспомнил я встречу с киоскером в Ворошиловграде.
- Так я побежала, - Полина Ивановна широко улыбнулась, показывая свои большие белые зубы.
Вера Андреевна потянула ее за рукав:
- Сядь, ради бога. Прямо как дитя.
- Я не дитя, подруга. Я счастливая. Ух, показала бы всему свету, какой нынче рабочий класс! Да жаль, вам, бабам, дозволяется лишь на поверхности.
Глядя на Полину Ивановну, закружившуюся в вгечте, я снова вяюмнил тот день, когда, пропахший угольной пылью, ты вернулся домой из шахты, что стала памятником первопроходчикам, не спасенным тобой...
Минутное молчание и снова взмах телогрейки под самый потолок:
- Так я сбегаю.
- Погоди, Полина Ивановна, сядь, - уже строго приказала Вера Андреевна. - В войну, помнишь, у нас госпиталь стоял?
- Ну стоял. О, когда это было... Чего это ты вдруг про госпиталь?
- А как врачи погибли, помнишь?
И тогда Полина Ивановна настороженно присела к столу, пристально посмотрела на меня. Я спросил:
- Возможно, помните кого-либо из них?
- Начальника помню, - твердо сказала она.
И Полина Ивановна, женщина с мужской грубоватой стрункой в характере, заранее ничего не знавшая о моем приезде, молниеносно, будто заученную однажды и повторяемую много лет подряд, днем и ночью, вдруг назвала твою фамилию, отец. Нашу фамилию. Мои глаза так полно налились слезами, что я потерял из виду Полину Ивановну. Себя плачущим я помнил только с той снежной зимы, когда я бежал к маме неосвещенной улицей, непослушными пальцами подбирая ползущие по сугробам полы своего пальто. Сегодня рыдание снова душило меня, как тогда. Как будто повторился тот год, та снежная зима. Как будто в это мгновение повторилась сама невозвратимая потеря.
- Вы очень, очень похожи на него, - с утешением сказала Полина Ивановна, - я в мгновение ока догадалась: вы его сык.
Она все-таки сбегала за своей "Горшкой". Трещали в печке дрова. На белую скатерть с цветастым окоемом легли ломти хлеба. Чья-то рука бережно перенесла их в тарелку. Горячо дымилась картошка. Крепко запахли соленые огурцы. Краем полотенца, расшитого петухами, Вера Андреевна вытирала граненые синие рюмки.
