Последнее надоумило меня, что Хейли интересен и убедителен, когда предстает в своем виде, со всем тем пристальным вниманием к подробностям изображаемой жизни, что и является его отличительной чертой. Раздевание его прозы до тощей голизны сюжета не только убивает художественное своеобразие Хейли, но и резко подчеркивает то, о чем сразу не догадаешься: он пишет всегда один и тот же роман. Звучит страшно, словно приговор к высшей мере, но ведь многие известные авторы повинны в том же грехе, если это грех. Превосходный писатель Ремарк после первых двух книг: «На Западном фронте без перемен» и «Возвращение» — всю последующую жизнь варьировал под разными названиями один и тот же роман. А на редкость скромная и бесстрашная леди Кристи незадолго перед смертью призналась: «Я поняла вдруг, что всю свою долгую жизнь писала один и тот же роман». Важное признание, ведь, по мнению критики, в своих примерно ста романах Агата Кристи ни разу не повторилась. Но писатель знает себя и свое хозяйство лучше, нежели самые мудрые ценители со стороны, и если серьезно вдуматься, то, конечно же, знаменитая романистка сказала святую правду.
Я предвижу насмешливую ухмылку: нашел на кого ссылаться, да разве это литература — романы Агаты Кристи? Но если забраковать все написанное плодовитейшей романисткой века, человечеству ничего не останется, как признаться в своем полном идиотизме. Никого не читали так много и упоенно, как эту загадочную, склонную к уединению старую даму, никого не издавали такими ошеломляющими тиражами.
Ах, как легко меня подловить! Значит, и все бесчисленные дореволюционные «Наты Пинкертоны», «Ники Картеры», равно и всевозможные «Сюркуфы» и прочая приключенческая лабуда — тоже литература, коли их зачитывали до дыр миллионы людей? Нет, то не литература. Недаром же вся эта книжная макулатура безымянна, кто знает «создателей» Пинкертонов и Сюркуфов, да знают ли они себя сами? А истории про Эркюля Пуаро и мисс Марпль окрашены неповторимой авторской интонацией, за ними отчетливо ощущается оригинальная личность их творца, стыдливо прячущаяся от читателя и оттого еще более интригующая. Агата Кристи интересовала всех, мало кого из знаменитостей так осаждали журналисты, интервьюеры и просто любопытные, как эту ненавидевшую шумиху скромную пожилую даму, затворницу и преданную жену. И если зря не запутывать вопрос, то, ей-богу же, в оценке тех или иных явлений литературы и вообще искусства народное признание ни в коем случае не следует сбрасывать со счетов. А то ведь нередко получается, что всеобщий восторг словно бы обесценивает творение, снижая соответственно репутацию автора. Это испытал на себе Александр Дюма-отец, которого провалили во Французскую академию. Это отравляло жизнь великого Верди, ему не прощалось, что любой уличный мальчишка насвистывал «Сердце красавицы», а любой гондольер распевал арии из «Трубадура». Но вот такой обновитель музыкального языка, Как Игорь Стравинский, мог позволить себе восторгаться мелодическим гением Верди.
Недоброжелатели, а они зароились мгновенно в первых лучах молодой славы Хейли, дружно предсказывали оглушительный провал каждому его новому роману. Но после нашумевшего «Рейса ноль восемь», написанного в соавторстве с Джоном Кастлем, увидели свет «В высших сферах», «Окончательный диагноз», «Отель» и все оказались бестселлерами, и, наконец, «Аэропорт», побивший мировой рекорд успеха. Недавно вышел новый роман «Меняла» (о финансистах), и читатели, равнодушные к гримасам снобов, жадно набросились на очередное блюдо, изготовленное умелым багамским поваром по обычному рецепту, и вновь утолили какой-то свой голод. Путь Хейли — неуклонное движение вверх по лестнице славы, и не надо шутить, что эта лестница ведет вниз. Хейли читают повсюду, он «повсеместно обэкранен», пользуясь элегантным выражением Игоря Северянина, равно и «обэстраден», и «отеатрен», «отелевизионен» и «орадионен» — ну и словечко!
Минувшим летом в Союзе писателей состоялась встреча советских и американских литераторов. Обе страны были представлены небольшими, но авторитетными делегациями. С американской стороны присутствовали: издатель и публицист К. — глава делегации, известный прозаик С, бесспорно, лучший сейчас в Америке поэт, маститый Л., молодой, но знаменитый драматург О., а также трое не знаменитых, но почтенных профессоров литературы. Разговор поначалу воспарил в сияющую высь маниловской мечтательности, поскольку взявшая слово первой тучная, с мясистым смуглым лицом старой индианки ученая американская дама предложила создать не мешкая институт по изучению друг друга — о великий мост дружбы между Маниловым и Чичиковым! — но вскоре спустился на твердую землю и сам стал тверже, серьезней, набрал полемической остроты, без ожесточения и злобы. Попутно выяснилось некоторое неравенство сторон: мы куда лучше знали — литературно — наших собеседников, нежели они нас, хотя большая часть писателей, составивших советскую делегацию, издавалась в США. Так что у американских коллег были все возможности иметь дело не с таинственными духами, а с литераторами во плоти слова. Но куда серьезнее была другая наша претензия, касавшаяся издательских дел. Как много переведено и издано американских книг в Советском Союзе, как ничтожно мало наших в Соединенных Штатах. Реакция гостей явилась для нас полной неожиданностью. Их нисколько не умилила щедрость наших издательств в отношении американской литературы.
— Охота же вам издавать столько чепухи, — заметил кроткий с виду прозаик С. — А еще жалуетесь на бумажный кризис.
Возможно, в нем говорила обида: единственный его роман, переведенный на русский, превосходный во всех отношениях, был напечатан (почему-то петитом) в «Иностранной литературе» и не вышел отдельным изданием.
Его мысль подхватил издатель К.:
— В Советском Союзе порой открывают таких американских писателей, о которых мы не слышали у себя на родине. Помню, в один из первых моих приездов в Москву тут зачитывались каким-то Митчелом Уоллесом. Я говорю: такого писатели нет. Неправда, возражают, есть, его у нас даже в институтах проходят. Вернулся домой и попросил найти мне этого Уоллеса. Прочел — ей-богу, неплохо!
— Речь идет не о каком-то безвестном Уоллесе, — не принял шутливо-примирительной интонации своего коллеги прозаик С. — Я имею в виду писателей весьма даже известных, слишком и напрасно известных. Тут прозвучали ошеломляющие цифры тиражей, — сколько же сотен тысяч приходится на пустого Артура Хейли?
И началось!..
Драматург человек угловатый, колючий, с острой речью, тоже считал, что нельзя тратить дефицитную бумагу на издание таких никчемных авторов, как обветшалый Джек Лондон или примитивный Хейли.
