Действительно, Сталин, когда хотел, когда, по его мнению, это было необходимо, владел собой полностью, умел так повести прием людей и беседу с ними, что производил отличное, приятное впечатление.
Это касается и советских людей, и особенно иностранцев. Известно, с каким мастерством, выдержкой он вел переговоры с Черчиллем, Иденом, когда они приезжали в Москву; с Рузвельтом и Черчиллем на Тегеранской и Ялтинской конференциях и на Потсдамской конференции, где кроме Черчилля были Эттли новый английский премьер и Трумэн - президент США после смерти Рузвельта. И теперь, когда перечитываешь записи бесед, чувствуешь превосходство Сталина в манере высказываний и точности формулировок, легкости, спокойствии и разумности. Где нужно, он настойчив, умеет находить новые аргументы в поддержку своей линии, не уступая им; в других случаях делает уступки, которые не противоречат нашим интересам, что производит приятное впечатление на собеседников.
Иногда, уже имея свое твердое мнение, он спрашивал мнение Черчилля. Например, это касалось визита де Голля в Москву во время войны, подписания с ним франко-советского договора о дружбе.
Я помню, у Сталина и у нас было твердое мнение, как вести себя в отношении де Голля, но он все же спрашивал совета у Черчилля по вопросам этого визита, выясняя его мнение о возможности заключения договора в двух вариантах: франко-советский договор аналогично английскому или трехсторонний англо-франко-советский договор. Он спрашивает Черчилля, но в такой форме проводит все это, что, конечно, проводит нашу линию, не сталкиваясь при этом с Черчиллем, а, наоборот показывая готовность принять его совет.
Первым послом Индии в Москве был Радхакришнан, затем ставший Президентом Индии. Это очень симпатичный, культурный человек, независимых прогрессивных взглядов и хорошо к нам относившийся. Сталин вообще редко тогда принимал послов. Помнится, что, кроме английского, американского и один раз аргентинского посла, когда Перон был главой государства, других он не принимал. Индийский посол был у него в связи с начавшимся голодом в Индии.
После приема посла Сталин нам рассказывал, что на него произвели приятное впечатление высказывания и сама личность этого посла, что обещал, не ставя предварительно вопроса на Политбюро, оказать помощь Индии поставкой в кратчайший срок 10 тыс. т пшеницы за плату. Посол был очень доволен, конечно.
По окончании беседы Радхакришнан, беседуя с другими послами и, кажется, с корреспондентами, с восхищением отзывался о Сталине, что стало достоянием широкого круга людей и прессы, о приятном впечатлении, произведенном Сталиным на него, о его спокойствии, разумности, умении слушать собеседника, находить правильный ответ.
Сталин мне сказал, что надо поскорее отгрузить пшеницу в Индию, чтобы она пришла раньше, чем капиталистические страны окажут помощь Индии, что это произведет хорошее впечатление. Он был прав, конечно. Но я стал отговариваться, что есть одна опасность в коммерческом отношении: если отгрузить пшеницу до подписания контракта о продаже, то это обстоятельство ухудшит нашу позицию в переговорах о цене на пшеницу, поскольку она колеблется. Индия может нам недоплатить, и мы вынуждены будем согласиться с любой ценой ввиду того, что пшеница уже отправлена. Сталин настаивал на немедленной отгрузке: даже если мы будем иметь потери, политический эффект превзойдет их.
Я согласился, но это предупреждение сделал, чтобы в будущем не было недоразумений со Сталиным. По телефону я дал указание Морфлоту и Внешторгу, хотя в планах перевозок это и не было предусмотрено, изменить планы и через день-два поставить пароходы под погрузку пшеницы для ускоренной отправки ее в Индию.
Действительно, кажется, через две недели или меньше первыми с пшеницей прибыли советские пароходы. И хотя не так много ее было, не только индийское правительство, но и пресса и общественность приняли этот факт с большой благодарностью и с уважением к Советскому Союзу, который так быстро пошел на поставку пшеницы ввиду голода в Индии. Надо сказать, что и в переговорах Экспортхлеба о цене на эту пшеницу никаких затруднений не было, вопреки нашим опасениям Индией была оплачена нормальная цена.
Естественно, Радхакришнан, с которым я много раз потом встречался, был самого лучшего мнения о Сталине.
Известно, какую антиамериканскую, независимую националистическую позицию занимал глава аргентинского государства Перон. Перонизм - это было интересным явлением в Америке, одной из форм национальной борьбы с американским господством, вообще-то носившей прогрессивный характер.
Сталин в беседах о Пероне, в какой-то мере узнав слабые стороны и недостатки этого движения, все же ценил независимую позицию Перона и его партии. В связи с этим он принял аргентинского посла по его просьбе, больше выслушивал и выспрашивал и произвел на посла большое впечатление. Посол, помню, способный человек, со своей стороны произвел на Сталина благоприятное впечатление. Сталин обещал предоставить Аргентине долгосрочный кредит в 100 млн долларов. Тогда для нас это была большая сумма и беспрецедентная для предоставления несоциалистической стране.
Мне было поручено вести дальнейшие переговоры об условиях этого кредита. Я несколько раз встречался с послом, подготовил договор, подписал. Суть договора сводилась к тому, что мы предоставляем им оборудование и другие товары советского производства, кажется, на 10-летний срок. Аргентина предоставляет нам товары своего производства, которые нам были нужны: кожу, шерсть и др. Посол с восхищением говорил о Сталине.
Конечно, люди от этих кратковременных встреч со Сталиным выносили о нем хорошее впечатление. Более того, у них складывалось мнение о Сталине вообще, об общей его характеристике. Их обвинять в этом нельзя, но они должны знать, что это не основание для общей оценки Сталина - человека такого сложного характера. От них и нельзя было требовать другого, они другой стороны жизни Сталина и его деятельности не знали.
Но вот удивительно другое, когда некоторые советские люди, на глазах которых проявились худшие черты характера Сталина, предвиденные Лениным, когда проявился произвол в невероятных формах, которые даже Ленин не мог предполагать (произвол и беззаконие 1937-1938 гг., приведший к уничтожению многих тысяч руководящих деятелей всех областей нашего государства и партии и миллионов простых людей), в своих мемуарах дают высокую общую оценку Сталину. Это видно в меньшей степени в мемуарах Жукова, в большей степени касается мемуаров Штеменко, который, приводя в своих воспоминаниях хорошее о Сталине, ловко обходит все то, что может бросить тень на личность Сталина, о чем, конечно, хорошо знал Штеменко. Хотя Штеменко себя вел лично так, что, работая со Сталиным вторую половину войны, находил поддержку с его стороны. Но Штеменко хорошо знал о многих фактах в отношении других лиц как до войны, так и после войны, что проявилось в отношении нового командующего ВВС Новикова, наркома авиационной промышленности Шахурина, маршала артиллерии Яковлева, которые совершенно необоснованно были арестованы. Даже эти три факта, если бы не было других, не позволяют Штеменко петь такие дифирамбы о характере Сталина, как он это делает, да и Жуков тоже.
