Так вот, в этой нашей компании существовала такая «первая сборная», в которую входили самые близкие друзья: Кочарян, Утевский, Гладков, Георгий Калазаташвили, которого мы звали «Тито». Тито я знал с 44-го года: он мой учитель по жизни… Он многому меня научил, в том числе — серьезной игре в карты. Причем, сколько бы я ни проиграл, — на следующий день в 12 часов — джентльменский расчет! Я потом его спрашивал:
— Тито, как же так? Ты же знал, как трудно мне было доставать эти деньги!
— А как еще научить человека играть в карты? Если играть серьезно…
Потом в «первую сборную» вошел Ревик Бабаджанян — тоже мой друг, который стал другом Володи Высоцкого и близким другом Толи Утевского… Ревик — маленький, глазастый, похожий на лемура, — у него была кличка «Маравей». Ревик упоминается в одном стихотворении Юнны Мориц:
…На Маравья похожий мальчик.
Она принесла эти стихи Тихонову, который пытался исправить на «муравья»!
— Нет, на Маравья!
Тихонов:
— A-а, понимаю, понимаю…
И когда Юнна уже уходила, он перегнулся через перила на лестнице и крикнул:
— Так, Маравей, значит?! — и засмеялся.
Кстати, у Володи была песня про всю нашу компанию… Я помню совсем немного:
Ревик и Миляга,
Мишка, хлеб и влага,
Кочерян, Толян и Юрка,
Сырок и Баклага…
Там перечислялись все наши. Эта песня обязательно должна быть где-то записана.
— А «вторая сборная»?
— «Вторая» — это Высоцкий, Акимов, Свидерский, Кохановский… Всех их я узнал через Володю. Почему «вторая сборная»? — Но они же тогда были еще почти пацаны… И попасть в «основу» было невероятно трудно.
— Как и каким появился у вас Высоцкий?
— Высоцкий появился в нашей компании вместе с Утевским. И вначале он считал себя нашим другом, а вот мы… В общем, это произошло не сразу.
— Вовчик, сбегай… Вовчик, приди, попой…
Володя тогда был невероятно мягким человеком — с теплыми глазами, очень легким в общении — за что мы его и полюбили. Даже когда и песен не было, когда он еще не был Высоцким, он всегда на равных сидел за столом с «первой сборной». Для многих других из «второй сборной» присесть за стол вместе с нами была большая и редкая честь… А вот Вова — да!
И надо сказать, что были два человека, которые почти сразу же сказали, что с Володей не надо так: «сбегай-принеси»… Может быть, тогда никто и не понимал, какой он поэт, но — артист! — это чувствовалось сразу.
— Не надо так с Володей — он же замечательный артист! — всегда говорили Юра Гладков и Лева Кочарян.
— При первой нашей встрече меня просто поразила Ваша фраза о том, что «все эти люди из «первой сборной» вполне могли погибнуть»…
— Конечно! Либо плотно сесть лет на десять, либо погибнуть… Другое было время, другие были люди. В Ревика — он работал тогда в криминалистической лаборатории — при мне в него стреляли… Помните песню:
«В тот вечер я не пил, не пел»
…Они стояли молча в ряд, их было восемь…
В 53-м году в Каменске меня очень сильно «измордовали». В темной подворотне пробили череп в двух местах, а потом стали резать… Очень крепко они меня отделали… Так вот — их было восемь…
На Горького, недалеко от Белорусского вокзала, был знаменитый «Спорт». Там был ресторан, танцевальный зал, биллиард и пивной бар. Там «лабали стиль», и все стиляги Москвы собирались в «Спорте». В ресторане сидели «деловые люди», в пивбаре могли за бутылку нанять человека, который попугает или даже «попишет» кого надо… Серьезные там шли «разборы»…
— Высоцкий знал обо всем этом из ваших разговоров
— Да. Но и к нам, на Каретный, приходили разные люди. Бывали и из «отсидки»… Они тоже почитали за честь сидеть с нами за одним столом. Ну, например, Яша Ястреб! Никогда не забуду… Я иду в институт (я тогда учился в Литературном), иду со своей женой. Встречаем Яшу. Он говорит:
— Пойдем в шашлычную, посидим…
Я замялся, а он понял, что у меня нет денег…
— A-а, ерунда!
И вот так задирает рукав пиджака… А у него от запясть-ев до локтей на обеих руках часы! Они тогда дорого стоили. Я пошел проводить жену, а моя наивная супруга спрашивает:
— Артур, он что — часовщик?
— Часовщик, часовщик…
Так что не просто «блатные веянья», а мы жили в этом времени. Практически все владели жаргоном — «ботали по фене», многие тогда даже одевались под блатных; был тогда такой особый стиль «прохоря» — сапоги в гармошку, тельник, кепка-малокозырка…
Так что на Володю повлияли не только разговоры, не только то, что Лева с Юрой Гладковым иногда ездили на задержания — повлияли живые люди! Мы были знакомы с такой знаменитой компанией «урки с Даниловской слободы»… Или точнее — евреи-урки с Даниловской слободы — профессиональные «щипачи».
И всегда крутился какой-то интересный народ: моряки, летчики, жокеи, биллиардисты, золотоискатели… Много людей из кино, а кино — дело живое: и конники, и каскадеры, и кузнецы… Кто-то приживался и оставался в нашей компании, кто-то появлялся всего несколько раз, но запоминался надолго… Но если не «показался» человек, то путь на Большой Каретный был ему заказан. Народ действительно был разный и интересный!
Одно время в нашу компанию входил даже самый настоящий космонавт, правда, из резерва. Он проходил подготовку и жил в Звездном городке. Однажды мы шли по улице Горького (я до сих пор помню это место) — Ревик, Володя и этот космонавт, а навстречу идут два «летуна» — два летчика. Он вдруг кинулся к ним:
— Ребята, познакомьтесь — этот скоро полетит…
Офицер так испугался:
— Ты что… Ты что…
Вырвался и пошел дальше… Потом по фотографиям мы узнали, что это был Андриян Николаев.
Несколько дней жили у нас Михаил Таль и Михаил Штейн. Нас тогда очень удивляло, как они через стену играли в шахматы — вслепую, без досок… Мирно разговаривают, разговаривают, и вдруг один говорит:
— Сдаюсь!
И тогда узнали, что Таль — не только знаменитый шахматист, но и очень остроумный человек.
— А как себя чувствовал в такой атмосфере Андрей Тарковский?
— Да, Андрей не сразу прижился в нашей компании. Он ведь никого близко к себе не подпускал — была такая изысканная холодная вежливость… Но потом… Повторяю, что времена были достаточно суровые… Однажды мы «разбирались» с человеком, который действительно заработал свое… Но заходит Андрей и говорит:
