Но чаще было плохо. Он всегда мучительно переживал неопределенность. Даже в полетах для пего хуже всего было не тогда, когда начинали вспухать дымки зенитных разрывов и по воздуху хлестали, словно плети, пулеметные трассы, а пока небо было мирным и спокойным. Пока все спокойно, никогда не можешь знать, откуда тебя ударят.
В отношениях с этой женщиной все было неопределенно.
Прояви он чуть больше настойчивости, обоим стало бы легче. Наверно, она сопротивлялась бы и после упрекала его. Но у нее было бы утешение, что ей ничего не пришлось решать самой, а он покончил бы со своим прошлым.
Он понимал это. Но все было не так просто. И его прошлое. И ее - которого он не знал, но всегда чувствовал в том напряжении, которое заставляло со деревенеть, как только он приближался. Нет, не стоило ворошить все это.
- Почему вы молчите? - спросила она. В ее голосе прозвучала обида.
- Я был занят, - сказал он. Она подумала; "Нет". Потом спросила:
- Зачем вас вызывали? Вам лететь? Ему не хотелось говорить правду, но не хотелось и лгать.
- Нет. То есть да. Пустяки.
- Когда?
- Вечером.
- Вечером...- сказала она. - Вон что... Она вдруг прикусила нижнюю губу и ударила друг о дружку сжатыми кулачками.
- Кенигсберг. Так?
- Да, - неохотно сказал капитан. - Откуда вы знаете? Она не ответила.
- Я только не знала, что это вы. Ох!..
- Что такое с вами? - спросил напитан, взглянув на нее с беспокойством. Вам нехорошо?
- Но почему - вы? Капитан передернул плечами.
- Кому-то все равно надо, правда? Почему же не мне?
- Потому... потому... А разве вам самому хочется лететь?
- Не знаю. Задание мне не нравится, - признался оп неожиданно. - Но ничего не поделаешь. Да и... послушайте, почему вы никогда не одеваетесь как следует? - спросил он с досадой, заметив, что она вся дрожит.- Вы же простудитесь! Она как-то сразу погасла.
- Да, - проговорила она уныло. - Ничего не поделаешь... Господи, как бы я не хотела, чтобы вы улетали именно сегодня! Нельзя разве отложить?
- Обычно таких вещей не делают, - пояснил капитан терпеливо. - Да и с какой стати? Ведь это моя работа.
- Да, с какой стати... - повторила она.
- У меня сегодня день рождения. Я хотела... я думала... Капитан склонил голову.
- Поздравляю вас.
- Спасибо. Я...
- Сколько вам?
- Двадцать шесть.
- Вы очень молоды, - сказал капитан. Он вздохнул. - А я вот уже совсем старик.
- Это не имеет значения, - возразила она.
- Очень даже имеет, - невесело усмехнулся капитан. Он подумал, что это имеет даже слишком большое значение, особенно когда к сорока годам выясняется, что ты остался ни с чем, но ничего не сказал. Это касалось только его одного.
- Ничего вы не понимаете! - воскликнула она, и капитан с удивлением увидел на ее глазах слезы. - Ничего! Почему вы меня ни разу не поцеловали? Капитан смешался.
Похлопав руками по карманам, он вытащил трубку, повертел ее в руках и сунул обратно. Потом поднял глаза.
- Серьезный вопрос, - проговорил он наконец. -Так сразу даже и не ответишь. Он взял ее за плечи и склонился.
- А теперь идите. И одевайтесь впредь как следует, - сказал он сердито.
"Черт те что! Хотел бы я знать, кто из нас больший дурак", - подумал он.
- И перестаньте, пожалуйста, реветь. Совсем это вам ни к чему.
- Хорошо, - сказала она. - Ox! - вырвалось у нее вдруг. - В жизни себе не прощу, если с вами что-нибудь случится... Вы... вы... вернетесь?
- Постараюсь, - буркнул капитан. - Идите, идите. Он повернул ее за плечи и подтолкнул на тропинку. Она сделала несколько шагов, потом остановилась и долго глядела вслед, пока капитан не скрылся за деревьями.
2
- Стрелок, как самолет? - спрашивает летчик.
- Отстал, командир. Огней почти не видно.
- Больше ничего подозрительного нет?
- Ничего, командир.
- А у вас, штурман?
- Все в порядке, командир. Через двадцать две минуты - цель.
- Стрелок, вы слышали? Кенигсберг - через двадцать две минуты.
...Он спустился в землянку. После гибели своего прежнего экипажа он жил здесь один.
- Черт те что! - проворчал он с раздражением. Хорошенькая история, ничего не скажешь.
Он прошелся из угла в угол. Здесь было полусумрачно. Возле единственного небольшого окошка стоял грубо сколоченный из сосновых досок стол и рядом две табуретки, Напротив - пары с постелью, застланной байковым одеялом. Из-под пар выглядывал побитый угол чемодана. Возле двери стояла железная печка, вернее, приспособленная под печку бочка из-под бензина.
Сбросив куртку, капитан присел к столу и подвинул к себе планшет. С минуту он смотрел на карту неподвижным взглядом, заставляя себя сосредоточиться.
- Черт те что, - сказал он еще раз, уже потише. Он потер ладонью лоб. Потом вынул карту из планшета, расправил ее и взял карандаш.
Кружочки, стрелки, крестики... Как только над ними раздается гул моторов, они превращаются в косые прожекторные лучи, лес зенитных стволов, аэростатные заграждения, аэродромы истребителей. Они сжимают самолет мертвой хваткой и держат до тех пор, пока он не становится пылающим факелом. Капитан Добруш знал, что это такое. Даже на том, сравнительно небольшом и спокойном, участке, где полк действовал до сих пор. Но здесь по крайней мере всегда было утешение, что через две, три, десять минут все кончится. Не надо иметь богатое воображение, чтобы представить, как пойдут дела, когда самолет заберется в это осиное гнездо на много часов...
Кружочки и крестики нанесены на карте вдоль линии фронта на глубину максимум в сто километров. А что ждет дальше? Что ждет в самой Германии?
Маленькая женщина, о которой он недавно думал, все больше становилась чем-то далеким и нереальным и, наконец, совсем выпала из сознания. Теперь он думал о противовоздушной обороне, самолете, экипаже, горючем, ветре и облаках.
Но самое главное - машина. До него на Кенигсберг из полка летали три экипажа. Они улетали на исправных машинах, только что полученных с завода. Его машина после недавней передряги, когда он потерял экипаж, стоила немногого. Он вспомнил лица штурмана и стрелка, которым он объявил, что те не пойдут с ним в полет. Оба страшно обиделись.
- Но ведь мы готовы на любое задание, товарищ командир!
Святая наивность. Как будто для выполнения задания не нужно, чтобы машина была не барахлом, а машиной, чтобы пилот умел провести ее сквозь игольное ушко, чтобы штурман сбросил бомбы в считанные секунды и чтобы стрелок мог попасть в комара. А эти едва успели закончить курсы по ускоренной программе...
Он достал трубку и порылся в карманах, но спичек не оказалось. Капитан чертыхнулся и вышел из землянки.
Со стороны стоянки доносился грохот прогреваемых моторов, мимо проезжали грузовики, в кузовах которых тускло поблескивали тела бомб, между деревьями то там, то здесь мелькали торопливые фигурки механиков. Метрах в ста под старой березой лежало несколько летчиков. Капитан направился было к ним, но в это время справа показался майор Козлов, командир третьей эскадрильи.
