Капитан поднял на него глаза. "Кажется, из всего полка о моем полете я знаю меньше всех остальных", - подумал он, усмехнувшись. Царев сложил платок и сунул в карман.
- Послушай, открыл бы ты дверь, а? У тебя тут задохнуться можно от дыма.
Капитан поднялся. Пока он ходил к двери. Царев сопел и потихоньку чертыхался.
- Это как - нибудь связано со станцией? - спросил он вдруг.
- Что?! - удивился капитан. - Каким образом?
- А таким - разозлился Царев. - Если разные козловы на каждом перекрестке кричат, что ты виноват в гибели стрелка и штурмана, то тут даже и штаб может задуматься... Почему именно тебя сейчас посылают на Кенигсберг? Почему нельзя подождать, пока придет новая техника? Ведь обещают со дня на день!
- Есть приказ, - сказал Добруш.
- Вот именно, есть приказ. Но почему не посылают другого? Меня, например?
- Это говорит Козлов?
- И не один он.
- Ладно, - сказал капитан. - Стоит ли обращать внимание на то, что говорят по глупости...
- А может, и не по глупости. Может, так оно и есть. Ты подумал?
На трубке было выжжено: "Дарю сердечно, чтоб вместе быть вечно". Трубку подарила ему Мария в день свадьбы. Вечность продлилась три года. "Проклятые болота, - говорила она. - Проклятые леса. Проклятые самолеты". И однажды, когда он вернулся из полета, ни Марии, ни дочери Зоси не оказалось дома. Мария не хотела огорчать его прощанием...
Добруш потрогал пальцем трубку. Обычно надписи делают на фотокарточках. "Дарю сердечно, помни вечно". Кажется, так.
- Что ты намерен делать? - спросил Царев. - Да не молчи ты как кол, господи Боже мой!.. Капитан оторвал взгляд от трубки.
- Выполнять задание. Царев поднял руки.
- Выполнять задание! - заорал он. - Ну, конечно! Конечно, выполнять задание! Как? У тебя есть экипаж? Есть машина? Да разве только в этом дело! Вспомни о первых трех самолетах. Они были вполне исправны, но и они... Добруш покачал головой и усмехнулся.
- Сегодня я только тем и занимаюсь, что вспоминаю.
- Он еще смеется! - Царев вскочил с табуретки и с негодованием схватился за фуражку. - Вставай! - потянул он капитана за рукав. - Идем к полковнику! Мы расскажем... Мы добьемся, чтоб приказ отменили! Пусть они не воображают...- он погрозил кулаком. - Это обреченное задание. Пусть они...
Капитан отвел руку Царева.
- Не надо так волноваться. Серафим Никитич. И идти никуда не надо. Полковник дает мне хороший экипаж, да и пойду я в составе группы...
- Это не имеет значения! - крикнул Царев в запальчивости. - При чем тут группа, если ты не сможешь вер- нуться?!
- Я вернусь.
Царев выпрямился и с минуту с изумлением смотрел на капитана.
- Вернешься? Из такого полета?!
- Другие возвращаются.
- Не на таких машинах!
- Моя машина не так уж плоха. Да и... видите ли, все не так просто. Я вовсе не хочу, чтоб приказ отменили.
- Что ты такое городишь?! - разозлился Царев. - Как - не хочешь?
- Я полечу на Кенигсберг, - сказал капитан. - Не стоит больше об этом говорить.
Царев застыл с открытым ртом. Вид у него был как у ребенка, которому показали блестящую игрушку и тут же отняли ее.
- Но ведь у тебя... Послушай, может, я мог бы слетать вместо тебя? проговорил он почти жалобно. - У меня неплохой экипаж, да и машина получше... Зачем тебе ломать шею?
- Я ничего не сломаю, - сказал капитан, - И потом, есть еще одно обстоятельство..,
- Какое? Капитан вздохнул.
- Хочу посмотреть Белоруссию. Царев широко раскрыл глаза.
- Что?! При чем тут Белоруссия?!
- Видите ли... Однажды я там родился,
- Родился. Ну и что?
- Вы правы. Ничего особенного. - Ему вдруг стало скучно. - Давайте прекратим этот разговор, Царев пристально поглядел на него и покачал головой,
- Что ж, - сказал он. - Я предупредил. - Он нахлобучил фуражку и повернулся к двери. Уже выходя, на удержался и крикнул: - Все в этом полку с ума пасходили! Все! Наталья Ивановна говорила: держись от сумасшедших подальше! И она права!
Он так хлопнул дверью, что с потолка посыпалась земля. Капитан остался один.
Он увидел Белоруссию - сплошное огромное черное пятно. И только один огонек, где-то под Минском, который начал мигать при их приближении. Штурман прочел морзянку:
- Т-р-э-б-а з-б-р-о-я... Трэба зброя. Командир, что это значит?
- Нужно оружие, - угрюмо перевел пилот. Огонек мигал долго и настойчиво, он терпеливо просил после того, как они миновали его:
- Трэба зброя...
4
- Командир, курс триста двадцать, - говорит штурман.
Капитан трогает штурвал и делает правый разворот. Он ждет, пока цифра "315" на картушке компаса подходит к указателю. Затем выравнивает самолет. По инерции машина еще продолжает разворачиваться, и, когда две светлые черточки совмещаются в одну, пилот компенсирует инерцию едва ощутимым движением руля поворота.
- Взял триста двадцать.
Теперь звезда, на которую он летел до сих пор, сместилась влево.
Взгляд пилота пробегает по приборам, не задерживаясь ни на одном. Температура масла, расход горючего, высота, скорость, наддув, обороты винтов...
Приборы - язык, на котором разговаривает с пим самолет. В первые годы работы Добруша самолет говорил на чужом языке. Приходилось прилагать все внимание, чтобы понять, о чем говорит машина. Сейчас это получается без участия сознания.
В его глазах раз и навсегда запечатлелось то положение стрелок, рычагов, тумблеров, огоньков сигнальных лампочек, при котором даже мимолетного взгляда достаточно, чтобы в мозг поступало сообщение: "Нормально, нормально, нормально..." Но стоит отклониться одной-единственной стрелке, потухнуть лампочке, и привычная картина нарушается, в мозг поступает тревожный сигнал: "Опасность!" Пилот еще не успел осознать, в чем она заключается, но уже начинает действовать, только задним числом понимая, что на это сообщение машины он и в самом деле должен был убрать газ, переключить тумблер или уменьшить тангаж.
- Командир, режим!
У него хороший штурман. Он знает свое дело. Хороший штурман, еще не оторвавшись от земли, думает о ветре. Он всегда с недоверием относится к груде метеосводок, которыми его снабжают перед полетом. Едва поднявшись в воздух, он хочет сам узнать скорость ветра, его направление, снос машины. И, как правило, его данные резко отличаются от тех, которые он получил на земле. Земля всегда отстает от событий, происходящих в воздухе.
А сейчас, перед бомбометанием, ветер штурману особенно нужен...
Две минуты, пока штурман, припав к окуляру визира, ловит одному ему видимые ориентиры, кажется, что машина замерла в воздухе. Ни одна стрелка не сдвигается даже на десятую долю миллиметра.
- Промер окончен, - сообщает штурман. - Хороший ветерок получился, командир! Повторять не надо.
Приятно дать штурману хороший ветер. Штурманы редко бывают довольны ветром. Иногда приходится повторять режим по три, четыре, пять раз, и тогда работа летит к чертям. Тогда каждый думает о том, чтобы хоть как-то разделаться с этим проклятым полетом, от которого добра ждать не приходится. Они хорошо работают. Они хороший экипаж.
