Хотя читатели увидят, что Султана далеко не идеальна и что ей не чужды человеческие слабости, они не усомнятся в ее искренности в вопросах борьбы за права женщин.
Как писательница и как подруга принцессы я с радостью рассказываю об этой необыкновенной женщине.
Несколько месяцев назад мне во сне явилась моя любимая мама. На маме была вышитая мантия ярко-красного цвета. Черные волосы ее были заплетены в косы с золотыми нитями. Лицо ее без единой морщинки сияло, лучистые глаза светились знанием и мудростью.
Она стояла под сверкающим зеленым деревом рядом с ручьем, струящим свои небесно-лазурные воды, — весь ее облик совершенно ослепил меня. Все вокруг нее утопало в ярких роскошных цветах.
Сердце мое бешено колотилось, когда я позвала ее:
— Мама!
Я протянула руки и в волнении бросилась к ней, но наткнулась на невидимый барьер, не позволявший мне приблизиться.
Мама смотрела на свою младшую дочь с любовью и печальным смирением.
Потом она заговорила. Хотя голос ее был звонким и приветливым, сама речь была строга:
— Султана, мое пребывание здесь омрачено твоими переживаниями, разочарованиями, проблемами, неудачами. — Она внимательно вглядывалась в мое лицо. — Дочь моя, когда ты в детстве бывала непокорной, мне часто приходилось пугать тебя, чтобы ты хорошо себя вела. Султана, я вижу, что и сейчас это не помешает.
Слезы хлынули из моих глаз от осознания того, сколько неприятностей я причиняла маме даже после того, как она попала в рай.
Я родилась принцессой в богатом королевстве, расположенном в пустыне, королевстве, в котором угнетение женщин все усиливается, и я не могла отрицать, что веду сумбурную жизнь.
Я закричала:
— Мама, ураганный ветер нес меня по жизни! Разве могла я жить иначе?
Она медленно покачала головой:
— Султана, даже в разгар жестокой битвы доброе сердце не изменяет себе.
Я вздрогнула.
Взгляд мамы потеплел.
— Но, дитя мое, я сейчас говорю совсем не об этом.
— О чем же? — поинтересовалась я.
— Султана, твоя жизнь похожа на жизнь беспечного фокусника, который распускает бесконечные шелковые ленты. С одной стороны, у тебя в жизни есть все, с другой — нет ничего. Дочка, та жизнь, которой ты живешь, не приносит тебе счастья.
Маме не удалось утешить меня, как она делала это раньше, и смысл ее слов ускользнул от меня.
И вдруг нежные лепестки цветов вокруг нее начали вянуть, а затем стало исчезать и лицо мамы.
— Мама! Пожалуйста, только не уходи! Останься! — закричала я.
Я уже с трудом могла различить ее бестелесный силуэт, но ясно слышала, как она сказала:
— Султана, ты умираешь от голода, сидя за праздничным столом. Дитя мое, забудь о себе и посвяти свою жизнь чему-нибудь более значительному.
Я очнулась ото сна с ощущением небывалой радости, однако загадочные слова мамы не оставляли меня в покое.
Как это ни грустно, но я должна признать, мама была права: жизнь, которую я вела, была абсолютно бессмысленной. Как-то я преисполнилась благородной идеей бороться за улучшение положения женщин в моей стране, хотя вскоре осознала свою полную беспомощность в противлении несокрушимой власти мужчин в Саудовской Аравии и впала в уныние. Однако пока женщин моей страны выдают замуж против их воли, жестоко с ними обращаются, насилуют с санкции закона и даже лишают жизни по прихоти их отцов, мужей и братьев согласно тому же закону, я должна отстаивать их права.
После того явления мамы во сне я получила новый импульс продолжать эту трудную борьбу, я увидела, что мне суждено сыграть в ней новую роль.
Но в тот момент я и представить не могла, куда меня заведет эта дорога.
Глава первая
СУДЬБА МУНИРЫ
«Где бы вы ни были, Аллах приведет вас всех, — поистине, Аллах над каждой вещью мощен!» Так что, исходя из этого постулата, ислам учит нас, что все в этой жизни предрешено и что судьба каждого определена Аллахом. В то время как этот фатализм порождает у многих мусульман смирение перед жизненными невзгодами, я всю жизнь борюсь с этой пессимистической инерцией и не могу согласиться, что трагическая жизнь многих саудовских женщин была предопределена волей Аллаха.
Поэтому, узнав, что в нашей семье снова может случиться трагедия, я поняла, что не смогу отнестись к этому с роковым непротивлением, поскольку дело касалось одной из моих племянниц, которой готовили страшную и унизительную долю.
Мы с семьей только что вернулись из Египта домой, в наш дворец в Рияде. Мой муж Карим и наш первый и единственный сын Абдулла находились в кабинете Карима. Амани, наша младшая дочь, гуляла в саду со своими любимыми собаками, а я и моя старшая дочь Маха сидели в гостиной.
Внезапно дверь распахнулась, и вбежала моя сестра Сара с тремя, из четырех, дочерьми — Фиделой, Нашвой и Сарой.
Я с улыбкой поднялась навстречу своей любимой сестре, но вдруг заметила выражение ужаса в глазах Сары. Она сжала мою руку, глядя на меня своими темными, полными отчаяния глазами. Сара попросила меня присесть и сообщила, что у нее ужасные новости.
— Сара, что случилось?
В мелодичном голосе Сары звучали горькие нотки:
— Султана, в ваше отсутствие Али договорился о замужестве Муниры. Через одиннадцать дней будет ее свадьба.
Маха так сжала мою руку, что ее ногти впились в мою ладонь.
— Мама, только не это!
Я отпрянула. Провела дрожащей рукой по лицу. Одна безжалостная мысль пульсировала у меня в голове: еще одна молодая женщина из нашей семьи будет выдана замуж против ее воли.
Мунира была старшей дочерью моего презренного брата Али. Она была прелестной, очень хрупкой девушкой, которая выглядела гораздо моложе своих лет. Мунира всегда была послушным ребенком, ее скромное поведение неизменно вызывало нашу всеобщую симпатию.
Мать Муниры, первая жена Али, Таммам, тоже королевских кровей, была двоюродной сестрой моего брата, на которой он женился много лет тому назад. Уже в то время Али хвастался, что женился на Таммам исключительно для того, чтобы удовлетворять свои сексуальные потребности, приезжая домой на каникулы из-за границы, где тогда учился. Он никогда не знал, что такое любовь и привязанность. И нетрудно было представить себе ужасную жизнь Таммам.
Ее выдали замуж, когда она была еще совсем ребенком, и у нее не было никакой возможности развиться эмоционально. Будучи уже зрелой женщиной, Таммам редко вступала в разговор, а когда все же заговаривала, голос ее бывал так тих, что нужно было наклоняться к ней, чтобы расслышать что-нибудь.
