В марте 2009 года в Калуге, где Анна Александровна провела под надзором «органов» семь лет, включая войну и оккупацию, состоялись первые Международные научные чтения «Анна Баркова: поэт и его время». Чтения прошли с большим успехом.
Проза Барковой, которая и составила настоящее издание, известна меньше, чем стихи. Не всё найдено, не всё расшифровано. В настоящий сборник вошли два ранее не публиковавшихся произведения: «Освобождение Гынгуании» и «Стюдень». Они нуждались в серьёзной текстологической подготовке, тщательной сверке, — как и все ее вещи, дошедшие до нас в рукописном виде. Остальные произведения и дневниковые записи печатаются по упомянутому выше однотомному собранию сочинений Анны Барковой «…Вечно не та» с некоторыми исправлениями и уточнениями.
До сих пор мало кто знает, и никто не поставил на сцене, ее пьесу «Настасья Костёр». А ведь как просятся на театральную сцену и в кинофильмы сочиненные ею монологи и диалоги, ее образная речь и яркая фантазия!
Нет пока на земле, даже в родном городе Иванове, ни улицы, ни переулка, названных ее именем. Но уже появилась памятная доска на здании частной гимназии начала прошлого, двадцатого, века — гимназии, одарившей ее знаниями и силой духа.
* * *
Многочисленные сокращения, к которым прибегала Анна Александровна уже хотя бы в силу особых условий жизни и стремительного письма, бегущего за ее буйной фантазией, раскрыты редактором при помощи угловых скобок; как, впрочем, и случайно пропущенные предлоги, союзы, отдельные слова. Недописанные слова и фразы, подходящие по контексту, заключены в прямоугольные скобки. Встречающиеся изредка ремарки самой Барковой — в круглые скобки.
Некоторые комментарии и необходимые примечания приведены в конце каждого произведения с использованием сквозной нумерации.
Составители нашли уместным сохранить особенности авторской орфографии и пунктуации.
Леонид Таганов. «Мир сорвался с орбиты…»
Заметки о прозе Анны Барковой
Прозу Анны Барковой знают меньше, чем ее поэзию. И это, видимо, закономерно. Все-таки по своей духовно-художественной сути Баркова прежде всего поэт. Именно поэзия запечатлела сложную цельность ее натуры, где, говоря словами самой поэтессы,
Все смешалось: низкое с трагическим,
Нежность, горечь, дружба и раздор.
И создался странный, фантастический,
Сложный, неразгаданный узор.
Если применить эту стихотворную самоаттестацию к прозе Барковой, то здесь на первый план, пожалуй, выйдут два опорных слова: горечь и раздор. В прозаической части творчества поэтессы сконцентрировались ее горькое сознание «небывалого еще в истории человечества крушения», раздор, расхождение с общепринятым мнением, нежелание участвовать во всякого рода идейных самообольщениях интеллигенции. Об этом, наверное, лучше и точнее всего сказала сама Баркова в одном из фрагментов незаконченной повести, над которой она работала в пятидесятые годы.
Здесь повествуется о некой русской писательнице, «очень пожилой женщине», живущей на берегу Средиземного моря, «предположим, в Антибах». Эта писательница (своего рода аlter ego автора) внезапно прославилась не только у себя на родине, но и во всем мире. Прославилась потому, что «много ненужных иллюзий в это время нуждалось в едкой кислоте для того, чтобы внезапно разложиться, превращаясь в ничто. Такой огненной кислотой оказались произведения этой странной женщины <…> В этих страшных стихах, парадоксально умных и злых повестях не было даже столь любимого эстетами изящества, благоухания, грации. Это были колючие, резкие, далеко не ювелирные изделия. Можно было оцарапаться о них, можно было испугаться их, можно было их возненавидеть, но пройти равнодушно мимо них было нельзя».
Иронический подтекст этого фрагмента заключается, между прочим, в том, что пишет об известной писательнице и о всеобщей славе ее творений человек, чье имя по существу было напрочь вычеркнуто из современной литературы. Известная в начале 20-х годов поэтесса Анна Баркова, отмеченная вниманием А. Блока, А. Луначарского, В. Брюсова, отбывала в 30-е годы свой первый лагерный срок в Казахстане, жила в военные и первые послевоенные годы под административным надзором в Калуге, а в конце 40-х годов снова угодила — в воркутинские — лагеря по пресловутой 58-й статье.
В марте пятьдесят шестого года, казалось, закончились ее лагерные мытарства. Баркову освободили, согласно указу об амнистии от 27 марта 1953 года. В разряд реабилитированных лиц она не попала, а это значит — жить ей в Москве приходилось на полулегальном положении. Скиталась по знакомым в поисках ночлега. Писала заявления в высшие инстанции с требованием реабилитации. В начале 1957 года, когда Москва готовилась к Международному фестивалю молодежи, чтобы не подводить друзей, помогавших ей хоть как-то существовать в столице, Анна Александровна уезжает на Украину, в поселок Штеровка Ворошиловградской области.
В этом глухом украинском углу она целиком погружается в работу над прозаическими произведениями. Пишет много и быстро. Повести, рассказы, наброски к романам. Складывается впечатление, что она спешит высказаться в преддверии новых надвигающихся на нее бед. И беды не заставили себя ждать.
В ноябре 1957 года Баркова получила долгожданное известие о реабилитации. А буквально через несколько дней после этого известия была снова арестована и приговорена к десяти годам лишения свободы. За что? В первую очередь за ту самую прозу, которая, можно сказать, с пылу с жару, с писательского стола (если был таковой!) попала на стол следователей и вызвала яростную реакцию у литературных экспертов, привлеченных к новому делу Барковой. В экспертную комиссию входили: старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Ворошиловградского педагогического института, кандидат философских наук; зам. редактора Ворошиловградской областной газеты «Молодая гвардия» и зав. отделом областной газеты «Ворошиловградская правда», член Союза советских писателей. Окончательный вывод комиссии таков: «Все рукописные материалы Барковой А. А. имеют антисоветский характер, чернят советскую действительность и своим острием направлены против социалистического строя».
Впрочем, Барковой было не привыкать к резкому неприятию своего творчества. Сохранился отзыв Н. Замошкина (1927 год) о ее неопубликованной и не дошедшей до нас повести «Серое знамя». В отзыве подчеркивалось, что в рецензируемом произведении ощутимо «сильнейшее влияние Достоевского, Л. Андреева, Ницше и пр. чертовщины, мистики, декаданса, мистического анархизма и бандитизма». На этом основании повесть Барковой зачислялась в разряд антисоветской литературы. Но тогда все-таки обошлось без судебных санкций. Кстати сказать, единственный, напечатанный в московский период рассказ «Стальной муж» (журнал «Красная нива», 1926), обойден вниманием рецензентов.
