А еще меня долго отождествляли с "альтистом Даниловым".
Однажды я пригласил писателя Владимира Орлова на телепередачу "Вокзал мечты". Орлов пришел с альтистом из Большого театра Владимиром Гротом – настоящим прототипом Данилова.
Они долго рассказывали о том, как создавалась книга, и вроде бы убедили всех, что прототип не я. Но в конце нашего разговора меня ждал сюрприз – Орлов вдруг презентовал мне свою книгу, изданную в Японии. На обложке был выдавлен мой профиль…
Тогда, в звездные для "Альтиста Данилова" времена, меня часто спрашивали, приходилось ли мне испытывать состояние полета, как у альтиста Данилова.
Помните:
"Данилов открыл хрустальную дверцу, выбрался из Девяти Слоев, раскинул руки и полетел… Хорошо ему было… Он любил слушать музыку планет… В них была радость. Была любовь. Был разум. "Какие голоса, – думал Данилов, – какие звуки!.. Что это? Голос третьей от светила планеты, поначалу ничем не напоминающий земные звуки, вдруг изменился, и в нем, внутри его, как одно из составляющих, возникло звучание альта. Да, альта!.."
Так вот, однажды…
Дело было во Франции, нам с пианистом Михаилом Мунтяном предстояло исполнить альтовую сонату Шостаковича, незадолго до этого скончавшегося.
Накануне я неважно себя чувствовал, поднялась температура, и вообще подумывал – а не отменить ли концерт. Но потом все-таки взял себя в руки и в назначенный час вышел на сцену.
Начал я играть, и вдруг возникло ощущение – странное, удивительное: будто кто-то взял меня за руку и повел за собой. Мне самому, чувствовал я, ничего и не надо делать, кроме как слушаться своего невидимого, таинственного "поводыря"; надо только идти по предначертанному им пути и ни во что не вмешиваться…
Все, что я делал тогда на сцене, было где-то высоко-высоко НАД этим. НАД – вы понимаете? Над моими планами, интерпретаторскими замыслами. Словно играл не я, а кто-то водил моей рукой… Это было почти нереальное, буквально обжигающее приближение к идеалу. Я чувствовал во время игры, что в каждой своей фразе, интонации, звуковом и ритмическом нюансе попадаю точно в "десятку". У меня, помню, даже мурашки забегали по телу… Это было какое-то совершенно особое сомнамбулическое состояние. Описать его подробнее не смогу. Единственное, что могу добавить, – большее блаженство для артиста трудно себе представить.
И когда мы с Мишей окончили играть и направились к выходу со сцены, то тут произошло самое удивительное. Где-то над дверью, ведущей в артистическую, я вдруг совершенно отчетливо увидел лицо Шостаковича. Есть среди его фотографий одна, всем хорошо известная: Дмитрий Дмитриевич на ней смотрит вполоборота, глубоко задумавшись о чем-то своем…
Я долго не прикасался потом к альтовой сонате Шостаковича. Хотелось сохранить в неприкосновенности звуковой образ, оставшийся в моем сознании…
Концерт был записан на пленку. Копия этой пленки более чем на две недели у меня не задерживалась: терялась вместе с кейсом, выкрадывалась вместе с магнитофоном из машины. Каждый раз, возвращаясь в тот город, я просил сделать мне новую копию. И странная история: поначалу и я, и все слышали, что запись на этой кассете зафиксировала какое-то необычное исполнение. Но постепенно это впечатление стало теряться.
Как-то совсем недавно на радиостанции "Эхо Москвы" Матвей Ганапольский зачитал вопрос какой-то слушательницы: "Существует легенда, что Паганини помогал сам дьявол. Кто вам помогает в вашем творчестве?" Я ответил тогда так:
"Я знаю, что энергия, которая мне сопутствует и как бы кормит меня, – это энергия светлая. Это я давно выяснил. А кто помогает – я думаю, что моя мама, которой нет уже очень много лет. Но она продолжает, как звезда, меня вести…" Мама – это все. Это я. Это человек, который сделал меня. Вопреки всему – спорту, джазу, Львову и даже папе…
"Мне не нужны талантливые дети, мне нужны талантливые мамы"
Я родился в тот самый год, когда умер Сталин. Буквально за месяц с небольшим до всенародного плача, в котором родители мои, кажется, не участвовали. У них уже был трехлетний сын, и врачи всячески убеждали отказаться от меня, так как у мамы было больное сердце и диабет. Никто не мог поручиться за благополучный исход… 24 января 1953 года я и родился – "очень смуглым и некрасивым", как говорил папа.
– Ничего, подожди, – пообещала мама. – Юрочка будет красивым и особенным!..
И я постарался ее не подвести.
Случилось это в Ростове-на-Дону, куда папа получил распределение после окончания Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта. Однако запомнить этот город, прикипеть к нему сердцем я не успел, потому что скоро все семейство перекочевало во Львов. Опять-таки вслед за папой, которого перевели в управление Львовской железной дороги. Мы поселились на улице Руднева (ныне улица Ференца Листа) неподалеку от консерватории. И этот уголок земли я и считаю своей настоящей родиной. Здесь я вырос. Здесь получил все, без чего меня бы просто не было. Здесь начинал и как музыкант.
Мама моя считала, что для того, чтобы ребенок не стал уличной шпаной, у него должны быть увлечения, какое-то занятие помимо школы. Тогда появятся разные интересы, а не только улица. В то же время она была не против футбола и велосипеда, скорее даже поощряла это. Ведь ребенок должен развиваться еще и физически, должен вырасти здоровым человеком.
Спорт спортом, но довольно скоро выяснилось, что заниматься каким-либо видом, связанным с руками, вредно. (К этому времени стало ясно, что музыка – это серьезно.) Например, мяч. Я поначалу увлекся ватерполо, но какой-то мальчик вывихнул палец, принимая мяч, и мама немедленно забрала меня из секции. Я занимался фехтованием, даже имел юношеский разряд, – мама все волновалась, что будет с кистью. Она не была профессиональным музыкантом, но понимала все опасности, подстерегающие здесь.
Конечно, были и коньки, и лыжи, но самым мощным увлечением стал велосипед. Тут я побеждал уличных друзей и в скорости, и во всевозможных трюках.
Прошел я и через метание ножей. Перочинный ножик помню, стоил рубль двадцать. У нас у всех были одинаковые, с длинным лезвием. Тогда впервые показывали знаменитый вестерн "Великолепная семерка", и под впечатлением от этого фильма мы все приобрели такие ножи. Всеми правдами и неправдами умоляли старших братьев, знакомых или просто прохожих купить их в магазине, потому что детям не продавали.
Есть высказывание знаменитого учителя музыки Петра Соломоновича Столярского, чье имя носит музыкальная школа в Одессе. (С этой школой связаны очень большие имена, ну хотя бы Ойстраха Давида Федоровича.) Так вот, Столярский говорил:
