Недалеко от границы, в селе Комаровка, живет мать космонавта П. И. Климука — Марфа Павловна. Как только узнала она, что я еду в Брест, вызвалась также приехать, чтобы познакомиться, поговорить о детях, о заботах, радостях. Познакомилась я и с матерью космонавта В. В. Коваленка — Ольгой Ивановной. Всего-то и виделись мы по разу, а подружились крепко. Часто приезжают меня проведать Петр Ильич Климук, Владимир Васильевич Коваленок — рассказывают о своих родных, моими делами интересуются, зачастую объясняют: «Мама просила узнать», «Мама просила передать», «Мама поручила рассказать».
Встречалась я и с замечательной белорусской матерью Анастасией Кузьминишной Куприяновой, проводившей на фронт пятерых своих сыновей-героев...
Дружеские отношения сложились у меня со многими писателями Белоруссии. Василя Быкова, Ивана Шамякина, Андрея Макаенка, Николая Чергинца сначала я знала только по книгам. Потом, в Минске, состоялись с ними теплые, незабываемые встречи. Особенно тесные дружеские связи у нашей семьи с Николаем Ивановичем Чергинцом: свою книгу я прежде всего выслала ему...
Многое связывает меня с Белоруссией. В Минске живет моя внучка Наташа с маленькой правнучкой Аннушкой, которая любит декламировать стихотворение Янки Купалы «Мальчик и летчик»; ведь это стихотворение очень нравилось Юре...
Как видите, в Белоруссии немало у меня дорогих сердцу друзей. И поэтому книгу воспоминаний о моем сыне я с большой радостью адресую юным и взрослым белорусским читателям.
Дети наши — Валентин, Зоя, Юра, Борис — родились в деревне. Сами мы с мужем Алексеем Ивановичем знали только крестьянский труд, и все-таки, думается, правильнее считать семью нашу рабоче-крестьянской.
И когда в сорок девятом году совещались мы, на кого пойти Юре учиться, он твердо сказал: «Хочу быть, как дядя Сережа, токарем». Имел в виду он моего брата Сергея, хотя его никогда не видел, но много о нем слышал.
Отец мой Тимофей Матвеевич Матвеев и мама Анна Егоровна родом из деревни Шахматове что недалеко от Гжатска. Земли в наших Смоленской, Рязанской, Калужской губерниях были небогатые, и мужчины часто занимались отхожими промыслами. Одни уходили на сезонную работу — выделывали овчины, плотничали, другие подавались на заработки в большие города, чтобы хоть как-то прокормить семью. Вот и отец мой уехал в Петербург, поступил там на Путиловский завод. Мама с детьми оставалась в деревне, вела хозяйство и только на зимние месяцы с малышами ездила к отцу.
В 1912 году (мне тогда было девять лет) все перебрались в Петербург. Жили мы на Богомоловской улице, в комнате густонаселенного дома.
Хорошо помню, как по утрам мощно гудел заводской гудок, созывая рабочих. Работали тогда по 12— 14 часов, без выходных. А денег все равно не хватало. Мама стала стирать на людей. Каждую неделю приносила домой по большому тюку белья, чтобы этим нелегким трудом добыть какую-никакую копейку. А концы все равно было не свести с концами.
Семья же у отца и матери была немалая: кроме меня еще два брата и две сестры.
Однажды отец горестно сказал: «Вы не думайте, что мы так бедно живем, потому что семья у нас большая. Не поэтому. А потому, что хозяева отдают нам не все, что мы, рабочие, зарабатываем».
У нас, как и в других рабочих семьях, часто говорили о том, что нужно изменить жизнь, что рабочие должны бороться за свободу. И не только говорили. Рабочие объединялись, организовывали забастовки, стачки. Недавно в одной из книг я прочитала, что за первую половину 1914 года на Путиловском заводе было проведено 60 стачек: чуть ли не каждые три дня какая-нибудь мастерская бастовала. А 1 июля того года путиловцы собрались на большой митинг в поддержку бакинских рабочих. Пролетарии каспийских нефтепромыслов требовали 8-часового рабочего дня, официального признания праздника трудящихся 1 Мая. За эти справедливые требования их наказывали: выселяли из домов, арестовывали.
Рабочие Путиловского завода решили собрать деньги, чтобы помочь бакинским пролетариям. Но петербургский градоначальник велел запретить всякие сборы для помощи нефтяникам. Даже те средства, которые удалось собрать и переслать, не попали к бакинским рабочим: почта не выдала деньги бакинцам, а обратила их в доход казны.
Митинги путиловских рабочих разгоняла полиция. С демонстрантами жестоко расправлялись казаки.
Вскоре началась первая мировая война. Жизнь стала еще тяжелее. А тут нашу семью постигло новое горе: в цехе на отца с высоты упала пятифунтовая стальная масленка. Отец стал инвалидом, мы лишились единственного кормильца — хозяева его вышвырнули с завода без всякого пособия.
Как тяжело было в семье! Что было делать? Об этом не раз заговаривали взрослые. Тогда мама решилась пойти на Путиловский завод. Попросился на Путиловскую верфь старший брат Сережа — было ему в ту пору пятнадцать лет. С трудом преодолевая недуг, стал трудиться вместе с мамой в шрапнельной мастерской и отец. Как-то в день получки возвратился он домой. Был усталый, худой, измученный. Сел, выложил на стол плотно зажатые рубли, посчитал. «Получается, по девяносто копеек в день мне платят»,— вымолвил отец и так горестно вздохнул, что мне захотелось плакать, но я сдержалась.
Среди рабочих все чаще раздавались разговоры о тяготах работы, жизни. Договаривались о новых забастовках. Хозяева не могли справиться с гневом рабочих. Тогда в начале 1916 года военные власти закрыли Путиловский завод.
Но старейший завод Петрограда поддержали рабочие других предприятий. Вечерами, когда в семье обсуждали события дня, часто слышалось: «Забастовка. Бастуют там-то. Поддержали такие-то». И хотя дома было холодно, нетоплено, да и голодно, зато не так уж одиноко.
Конечно, я тогда не во всем хорошо разбиралась, но само понятие дружеского единения, сплоченности, сознание того, что о наших отцах, матерях думают другие,— это чувство вселяло уверенность. Не только во взрослых, но и в нас, детей.
Полмесяца не работали путиловцы, а потом власти, испугавшись силы рабочего протеста, распорядились вновь открыть завод.
Но по-прежнему было трудно. Мама приходила из лавки озабоченная, приносила в сумке какие-то продукты. Готовила и приговаривала: «Как же из этого суп сварить можно?» Суп был жидкий. Да и такому были рады.
Но как бы ни было тяжело, родители духом не падали. Сами они были неграмотные, но к учению относились очень уважительно. Мама по совету других женщин хотела отдать меня в обучение к перчаточнице, чтобы я имела «хлеб в руках», а отец запротестовал: «Нюра девочка смышленая, пусть в школе поучится».
