гнетущее впечатление. Но и обличая и укоряя, она, подобно всякому великому произведению искусства, возрождает, дает ту надежду на возможность омовения и исцеления, какая рождает неудержимое желание быть на этом месте, поклониться святыне, и какая сокрыта в глубине идеи всякого паломничества и так присуща душе русского православного христианина, всегда недовольной собою и требовательной, всегда ищущей и тревожной…
И этот дуб, подле которого стоял старец, и эти стройные, изящные березки, приветливые и застенчивые, и эта, виднеющаяся в перспективе, деревянная церковь, с круглыми куполами и высокими крестами, на узеньких вытянутых горлышках, – всё это манило меня, неудержимо влекло к себе…
Конечно, я не думал о возможности когда-либо быть на этом месте, ставшем родиною Преподобного Сергия, до такой степени всё складывалось так, что не допускало совсем этих мыслей. И еще меньше я мог ожидать, что невозможное станет возможным и что не пройдет и месяца, как я буду стоять у ворот Троицко-Варницкой обители, полный безнадежно скорбных мыслей…
Там, где некогда ангел Божий в образе схимника явился отроку Варфоломею, там уже 500 лет стоит Троицко-Варницкий монастырь, основанный чрез 100 лет после рождения Преподобного Сергия. Беспримерно печальна история этой скромной обители. Беззащитная, она часто делалась достоянием разбойников, расхищавших ее скудные достатки; терпела от пожаров, переходила из рук в руки, обращаясь то в девичий монастырь, то в мужской. Ниспосылаемые по неисповедимым путям промысла Божия эти испытания имели и свою внешнюю видимую причину – средства монастыря были всегда до крайности скудны, труды для добывания пропитания часто непосильны; оставалась лишь надежда на внешнюю помощь, но эта надежда не всегда оправдывалась.
День моего посещения Троицко-Варницкого монастыря, 14 декабря 1907 года, был холодный. Стояли жестокие морозы, доходившие до 30° и более. Отчасти по этой причине я и не мог осмотреть монастыря настолько подробно, чтобы ознакомиться с его жизнью. Но внешний вид обители и несколько брошенных мимоходом, как бы случайно, слов одного из братии монастыря – сказали мне очень многое.
Как иногда бывает жалко, тяжело замечать, что любимый близкий нам человек старится, опускается, что уже не тот, чем был еще так недавно. Нам будто стыдно за него, и часто при встрече с ним мы испытываем некоторое неловкое чувство, боясь и потерять свое прежнее к нему чувство, и признаться себе в этом, и обнаружить это перед ним…
Такое чувство я испытывал, глядя на обитель. Я вез с собою столько воспоминаний, и эти воспоминания были так дороги каждому русскому человеку, что заранее был готов встретить в Варницкой обители памятник, достойный имени великого Сергия. Но я увидел пред собою жалкий монастырь, заброшенный, доживающий свои последние дни.
– Должно быть, ваш монастырь третьеклассный, – спросил я сопровождавшего меня инока – настолько поразил меня убогий вид обители.
– Нет, – ответил он, – заштатный…
Мы вышли из храма. Над святыми воротами в южной стороне ограды изображено явление старца отроку Варфоломею и надпись: «На сем месте явился ангел Господень во образе инока отроку Варфоломею, иже и бысть Сергий, Чудотворец Радонежский, основатель великия Лавры».
Неужели здесь, именно здесь, на этом месте? – хочется спросить, глядя, как мало почтено это великое святое место.
– А много у вас братии? – продолжаю я прерванный разговор.
– Нет, нас всего 18 человек, так еле перебиваемся, – ответил мне инок, потупив взор.
И мне стало так жалко и его и всех тех, кого не трогают воспоминания, связываемые с этим великим местом – родиною Преподобного Сергия, где еще, будучи отроком Варфоломеем, он сказал Богу эти чудные слова: «Пусть не прельщаюсь я удовольствиями мира сего, а будешь моим одним помыслом – Ты, Господи».
Неисповедимы пути промысла Божия!
Весь мир предупрежден уже давно о мерзости запустения на святом месте и, следовательно, ясно, что в этом скажется попущение Божие… Но является ли в данном случае попущение Божие, или наказание Божие за грехи братии ли нерадивой, нас ли всех, потерявших влечение к святыне и самую способность замечать ее, – но глядя на то, как угасает влечение к свету, как на смену чистым порывам выступает предупредительная осторожность, прикрывающая низменные побуждения, – становится и больно и обидно, в то же время страшно. Время близко… И это чувствуется и в атмосфере общего безначалия и безволия, и в изумительной окаменелости сердец наших…
Полный дивных воспоминаний и чудесных преданий, охваченный мыслями, навеянными живою картиною М. Нестерова, ехал я в Троицко-Варницкую обитель в уверенности найти там новые запасы духовной энергии… Но оттуда, вместе с щемящей болью сердца, я вывез книжечку, стоящую пять копеек, под заглавием: «Родина Преподобного Сергия Радонежского Чудотворца», где на страницах 41 и 42 значится:
«Обитель Варницкая терпит крайнюю нужду в средствах, которых едва достает на содержание братии и удовлетворение насущных потребностей церковных; при такой скудости средств нельзя и помышлять о благолепии обители. О скудости средств монастырских говорит уже то, что здесь начальство прибегает для освещения церквей к покупке огарков свечных у свечепродавцев, за неимением таковых у себя», а на обложке книжки:
«Желающих оказать помощь сей обители просят адресовать в гор. Ростов Ярославской губ. в Троице-Варницкий монастырь Настоятелю Игумену о. Антонию». – Мне стало стыдно.
В рубище нищего, едва влача свое существование, всеми забытая, эта обитель протягивает руку за подаянием, обещая «творити молитвы и моления». А рядом с этим несутся со всех сторон упреки в тунеядстве, в измене Богу и идеалу. Монастыри никому ничего не дают, презирая мир и его нужды и его слезы. Да, это верно и даже больше этого – верно. Но что делаем мы для того, чтобы вернуть монастырям их прежнее значение маяков в жизни? Они были такими маяками, очагами духовного света, но тогда, когда служение Богу было почетнее всякого другого служения и ряса почетнее гвардейского мундира. To ли теперь?! И сколько бы черных пятен ни окружало идею видения и Богообщения, – мы создали эти пятна, идея же останется на вечные времена недосягаемо величавой, а способ ее выражения – молитва – самым большим делом на земле.
Участь же Варницкой обители и многих других будет грозно обвинять нас пред Богом на праведном Суде Его, и думаем ли мы теперь о том, что скажем тогда в ответ, чем оправдаемся пред Богом за двойной грех – пренебрежение к обители Божьей и к тому великому Предстателю и Угоднику Божию, который был послан Богом для России, для пробуждения ее заснувшей совести, возрождения духовного и спасения?
О жизнеописании Святителя Иоасафа Белгородского [3]
Глубоким поклоном приветствую вас,
