Я купил и принёс домой новое издание «Властелина колец». Несколько дней книга пролежала на обеденном столе, потом перекочевала в спальню, затем — в ванную. Но открыть её я так и не решался. Я взялся за чтение посвящённой ей литературы и начал заново изучать биографию и эпоху Толкиена. Не одна неделя прошла, прежде чем я наконец собрался с духом и перевернул первую страницу этого главного труда его жизни.
И конечно же, я был очарован вновь. Волшебство не рассеялось. Более того, мне стали открываться новые важные детали. Я стал понимать то, на что прежде не обращал внимания и чем не интересовался по молодости лет. Я был в полном восторге, и с души моей свалился тяжёлый камень: ведь как бы я стал писать о Толкиене, если бы его книги мне разонравились?
Погрузившись снова в мир Средиземья, я испытал прилив воодушевления и понял, что все мои тревоги были напрасны. И теперь я убеждён, что люди делятся на две категории: одни любят мир Толкиена и на всю жизнь остаются его горячими приверженцами, а другим не дано полюбить его никогда.
Мой друг, невзлюбивший Толкиена ещё в школьные годы, теперь тоже стал взрослым, однако по-прежнему посмеивается над моей страстью. «Властелина колец» (который теперь носит гордый титул «Книги столетия») он так и не прочёл — и не собирается. Но, в конце концов, не зря же говорят, что хоббиты — это хобби!
Готовясь к работе над этой биографией, я обнаружил, что поисковая машина в интернете выдаёт ссылки примерно на 450 тысяч сайтов, связанных с Толкиеном или «Властелином колец». Это меня порадовало, тем более что многие сайты оказались на удивление профессиональными и увлекательными. Но некоторые так называемые «официальные» материалы поразили меня своей субъективностью, доходящей порой до абсурда и граничащей с религиозным фанатизмом.
Я и сам — фанат с большим стажем, но стена благоговейного молчания, которую возвели вокруг профессора Толкиена авторы «официальных» материалов, приводит меня в ужас. Из опубликованных писем почти ничего нельзя узнать о его частной жизни. Всё личное, включая отношения с женой Эдит и дружбу с К.С. Льюисом и другими «Инклингами», окутано покровом тайны. Речи о том, какими мотивами мог руководоваться Толкиен и с какими внутренними демонами ему приходилось бороться, не заходит ни в одной из «авторизованных» биографических справок. И даже проанализировать общепринятые представления о побуждениях, чувствах и мнениях Толкиена не берётся почти никто. Да, Толкиен действительно был добропорядочным человеком, честным, высоконравственным и надёжным, а также очень умным и образованным. Но всё это отнюдь не означает, что его следует причислить к лику святых.
Между прочим, в истории это далеко не первый случай, когда потомки и даже современники творят себе кумира из некой выдающейся личности. В ходе работы над книгой «Исаак Ньютон: последний чародей» я узнал, что по схожим причинам ученики и последователи Ньютона не одно столетие скрывали от общественности некоторые материалы о своём учителе. И только знакомство с этим сведениями позволяет понять, что Ньютон был личностью гораздо более интересной и сложной, чем изображают его в школьных учебниках. А Стивена Хокинга, о котором мне также довелось написать книгу, многие коллеги до сих пор представляют каким-то сверхъестественным существом, недоступным человеческому пониманию. В обоих случаях я попытался добраться до истины — и передо мной открылись целые миры, полные жизни и ярких красок.
Работая над этой биографией, я вовсе не пытался искать или творить новых монстров. Я их и не нашёл, если не считать чудищ со страниц давно знакомых книг. Но творческие люди редко проживают свою жизнь в безмятежной простоте, сколько бы их апологеты ни старались внушить нам обратное. Хотелось бы надеяться, что всякий истинный почитатель мечтает видеть портрет своего героя не только в розовых тонах. И я, как почитатель творца Средиземья, постарался создать более колоритный образ этого популярнейшего из писателей и живописать личность и судьбу Толкиена если не в самых сочных красках, то, по меньшей мере, во всём многообразии оттенков и нюансов.
Профессор Джон Рональд Рейел Толкиен усердно крутит педали велосипеда, и воротничок у него уже промок от пота. Стоит тёплый летний день, учебный семестр в колледжах недавно кончился, и по Хай-стрит теперь можно проехать свободно. Ещё до полудня Толкиен успел встретиться с аспиранткой и разъяснить ей несколько сложных мест в одном англосаксонском тексте, купить свежих чернил и бумаги в лавке на Терл-стрит, вернуть книгу в библиотеку и разыскать у себя в кабинете стихотворение, которое он сочинял для «Оксфорд мэгэзин» и потерял на прошлой неделе где-то среди бумаг. Обычно он старается возвращаться домой к обеду, но сегодня было собрание факультета, так что обедать пришлось в колледже. А теперь он торопится домой, к кипе экзаменационных работ на школьный аттестат, громоздящейся у него на столе с начала недели.
Часы на центральной башне Карфакс-тауэр бьют три пополудни, и Толкиен, проезжая мимо, прибавляет ходу. На работу остаётся в лучшем случае два часа, а потом — снова собрание, на сей раз в профессорской Мертон-колледжа, за поздним чаем; значит, удастся проверить никак не больше трёх работ[1].
Он проезжает вверх по Бэнбери-роуд, сворачивает направо, потом налево и, наконец, оказывается на Нортмур-роуд, у дома №20, где семейство Толкиенов поселилось в начале этого года — года тысяча девятьсот тридцатого. Спрыгивая на ходу с седла, он въезжает в боковую калитку и по инерции катит вдоль дорожки к дому. Он приоткрывает дверь на кухню, просовывает голову в щель и улыбкой приветствует свою жену Эдит. Пора за работу…но пятимесячная малышка Присцилла проснулась на руках у мамы и радостно гукает. Он подходит к ним, целует жену в щёку и ласково щекочет дочку под подбородком. Ну всё, теперь и вправду пора. Он поворачивается и шагает по коридору в свой домашний кабинет.
Кабинет очень уютный. Стены сплошь увешаны книжными полками, так что у двери остался только узкий проход, но уже через несколько шагов этот туннель расширяется и открывается вид на рабочий стол. Стол стоит напротив южного окна, так что профессор может любоваться соседским садом, не отрываясь от работы; по правую руку от него — ещё одно большое окно, за которым расстилается ухоженная лужайка, а за нею тянется дорога. На столе у Толкиена — бювар, подставка для ручек и по стопке бумаг слева и справа. Слева — экзаменационные работы, которые ещё предстоит проверить (большая стопка), справа — уже проверенные (стопка далеко не столь внушительная).
