Самая шикарная дача в сравнении с нынешними новостроями выглядит собачьей будкой. Даже домики для охраны у нынешних нуворишей солиднее, чем дача первых лиц государства, выигравшего войну, первым вышедшего в космос, строившего Днепрогэс, Магнитку, «Уралмаш», «Ростсельмаш». Именно потому и возводились эти объекты, что советские руководители отдавали им предпочтение. А нынешние правители все силы и средства страны направляют не на строительство заводов для всего народа, а вилл для себя.
Что ж, привилегии были ещё те! Правильно с ними нещадно боролись нынешние владельцы дворцов. Уверена: скоро снесут эти дачи не только для того, чтобы освободить место для хозяев нынешней России и их замков, но и чтобы уничтожить яркие свидетельства образа жизни той, советской «элиты». А потом, уничтожив свидетельства, будут «вспоминать», что дачи советских привилегионеров были из чистого золота с сорока бассейнами и пятьюдесятью площадками для гольфа каждая.
Идем вдоль скромного потемневшего дощатого забора, открываем калитку. По дорожке вдоль кустов благоухающих роз спешит Артём Фёдорович. Радушно приветствует. К домику дорожка пролегает по райскому саду: липы, яблони, пихта, сосна, жасмин, цветы и кустарники, — все посадил он сам. Прежде чем повести в дом, он, поднимаясь по деревянному крылечку, предупреждает кого-то: «Миша, люди. Люди, Миша». Ожидаю увидеть пока не известного мне Мишу. Никто не выходит навстречу. Артём Фёдорович поясняет: «Это наша собака. Когда говоришь: "Миша, люди, у нас люди", — он уходит в другую половину дома и сидит там, пока не скажешь: "Миша, люди ушли". Тогда выходит». Располагаемся на деревянной террасе, поначалу просто разговариваем: как дела в газете, как Александр Андреевич ? Артём Фёдорович предлагает посмотреть фотографии. Поднимаемся на второй этаж, он раскладывает уникальные фото из семейного архива. Вот две фотографии, на которых Сталин с четой Ворошиловых, ещё какими-то людьми. Артём Фёдорович вслух рассуждает, к какому году относятся фотографии. Я высказываю предположение, что они сделаны в один день, поскольку Сталин одет одинаково. «Да он всегда в одном и том же ходил», — сообщает Сергеев. Вот портативный патефон — подарок Сталина маленькому Артёму. Есть и пластинки — тоже подарок Иосифа Виссарионовича. По ходу Артём Фёдорович рассказывает много интересного, останавливается на каких-то деталях, и рассказ хотелось бы записать. Диктофон у меня в сумке. Прошу разрешения пойти, взять диктофон, включить и начать работать. «Да это же я так, к слову», — пожимает плечами Сергеев, даже не понимая, что каждое такое слово представляет интерес. Спускаемся вниз, где нас ждет накрытый стол. Удивительное, ненавязчивое гостеприимство и радушие за столом. И тоже между репликами застольной беседы звучат какие-то темы, что было бы нужно записать. Спрашиваю разрешения включить диктофон. Получаю добро. Надо отметить, что незначительные на первый взгляд детали, какие-то интересные эпизоды были записаны не по ходу интервью, а вот так, за столом, на прогулке по саду. Потом, предварительно знакомясь с материалом, Артём Фёдорович удивлялся: «Не помню, когда мы об этом говорили». — «За обедом». — «Видите, как полезно обедать! Какие в итоге получаются материалы».
Артём Фёдорович — прекрасный собеседник, попросту находка для историка. И не только потому, что обладает уникальной памятью, не только потому, что с детства по совету своей матери, Елизаветы Львовны, вел дневники и фиксировал события, свидетелем которых был. Но и потому, что на все вопросы отвечает очень конкретно, предметно, не допускает домыслов. Например, спрашиваешь: «Как Вы думаете, Сталин...?» Он отвечает: «Я могу думать и предполагать всё, что угодно. Но сам не был свидетелем тому, Сталин мне этого не говорил и при мне этого не говорил». Если Артём Фёдорович запамятовал детали, оговаривается: «Я не точно помню, мне надо посмотреть свои записи».
Разговаривали, можно сказать, бессистемно. Всплывала та или иная тема, и мы вели беседу. Все они опубликованы в газете «Завтра». Некоторые темы пересекались, поэтому встречаются повторы, они оставлены, поскольку беседы автономны, они все — сами по себе, а не главы из книги.
PS. Это — второе издание книги. Первое под названием «Беседы о Сталине» вышло после смерти жены Артема Федоровича Елены Юрьевны Сергеевой: очень уж она хотела, чтобы такая книга была написана. Елена Юрьевна была нашим бесценным, незаменимым помощником в подготовке публикаций.
На её похоронах Артем Федорович мне сказал: «Катюша, мы должны с вами взяться за книгу и посвятить её Леночке». «Я Вам обещаю, Артем Федорович», — ответила я. В тот же день, вернувшись с похорон, села за книгу. Она вышла в 2006 году. Но беседовать с Артемом Федоровичем мы продолжали, договорившись, что выпустим второе, дополненное издание.
А в 2008 году, когда второе издание было подготовлено и согласовано с Сергеевым, не стало и Артема Федоровича.
Дети: Василий, Светлана, Яков, Артём
Е. Г. Глушик: Каковы Ваши первые воспоминания, связанные с Иосифом Виссарионовичем Сталиным? Помните ли первую встречу с ним? Вы понимали, что это руководитель огромной страны? Ощущался масштаб личности?
А. Ф. Сергеев: Говорить ни о первой, ни о второй встрече со Сталиным невозможно. С самого начала, как я себя осознанно помню, я помню и его, и всегда испытывал к нему самое высокое уважение. Казалось, что это — самый лучший человек: самый умный, самый справедливый, самый интересный и даже самый добрый (хотя в каких-то вопросах строгий, но добрый и ласковый человек). Мы в нем чувствовали все это, хотя нас в этом не убеждал никто, не внушал этого. Но мы не видели вокруг никого, кто был бы во всех вопросах более знающ, осведомлен, кто трудился бы больше его. Он всегда за работой. Ему подносят одни бумаги, уносят, он пишет. В нем чувствовался даже нами, детьми, большой, значительный, умный человек.
Мы не видели больше ни у кого такого вдохновения. Мы не видели другого человека, который мог о каких-то вещах так просто и интересно рассказать, что-то посоветовать. Он не ругался никогда, не выговаривал ребенку, не читал нотации. Если ты что- то сделал, то он спрашивал, хорошо это или плохо. И если ты поступил плохо, то пойди и другим скажи, что так делать плохо: ты уже делал и знаешь.
Когда у него было время, он занимался с детьми: если он приходил с работы и дети ещё не спали, или он приходил среди дня, то обязательно хотя бы несколько минут занимался с нами. И каждая встреча с ним чему-то учила, давала что-то новое, что-то разъясняла. Было это все неназойливо. Не так, что ты обязан это знать, нет. Он умел вовлечь в разговор и в этом разговоре не допускал, чтобы ребенок чувствовал себя несмышленышем. Он задавал взрослые вопросы и спрашивал: «Что ты думаешь по этому поводу? » На какие-то вопросы можно было ответить, а на какие-то — нет. И тогда он очень просто, доступно, ненавязчиво, не по-менторски вел разговор и давал понять суть.
