На почти двадцатилетнем своем кинематографическом веку Высоцкий снялся в разных картинах — больше, к сожалению, в средних и малоудачных, чем в значительных и крупных. В некоторых случаях он переигрывал фильм: накалом чувства, решительностью мысли, опытом вырастал из него.
Это захватывает: наблюдать, как, ломая фабулу, раздвигая литературный портрет персонажа, прорывая безликую стилистику, из слов и сюжета, сквозь них, над ними вырастает самобытная личность актера, укорененная во времени, — в тревогах и заботах нашей эпохи, ее исканиях, ее надеждах. Множественность этих связей, часто не предусмотренная сценарием, не угаданная режиссурой, сообщает экранным образам Высоцкого объемность, делает их зачастую более выразительными и полнокровными, чем картина действительности, которая предстает в фильме. Не в этом ли неуемном художественном «превышении» и кроется одна из тайн притягательности сделанного Высоцким в кино, в театре и в песне?! Не в нем ли источник жадности и нетерпения творчества, гнавших его от исполнительства к поэзии и композиции, с эстрады в съемочный павильон, из съемочного павильона в радиостудию, из радиостудии в Дом грамзаписи?
Можно понять затруднения и озадаченность тех, кто ищет ответа на вопрос, какая из творческих «специальностей» Высоцкого определяющая. Но так ли уж необходимо в этом плане поставить все точки над и Здесь ли ядро искусства Владимира Высоцкого? Не правильнее ли полагать, что оно в неделимом переплетении способностей и тяготений, и в этом единстве нет раздела на занятия первостепенные и подсобные. Театр на Таганке, в котором он работал почти всю свою актерскую жизнь, характером своих спектаклей поощрял к сочинению песен; поэзия, которой он отдавал столько души, вырастала из образного и мелодического строя народной песни; прежде чем сыграть в пьесе Чехова, любимейшего своего драматурга, он выступал в экранизации чеховской прозы. И так далее. Непрерывная, круговая связь замыслов и работ.
Кинороли Высоцкого — часть его трудов, его исканий. Его жизни и его судьбы.
Похоже, Высоцкий гордился типичностью своей биографии. По строгому счету, в его детстве и юности не случилось ничего такого, чем они отличались бы от детских и отроческих лет тысяч его ровесников.
Он родился 25 января 1938 года. Три с половиной младенческих года, как и четыре военные, как и десять школьных, плюс пять студенческих, прошли в Москве. В Москве состоялась и прошла вся его трудовая жизнь: он работал в столичных театрах, половина его киноролей снята на «Мосфильме», в Студии грамзаписи «Мелодия» напеты его пластинки, на Всесоюзном радио, на Пятницкой улице, сыграно шесть радиоспектаклей. В своей квартире на Малой Грузинской он писал стихи и песни, готовился поставить одну из поздних пьес Теннесси Уильямса — «Игра для двоих». Здесь весной и летом олимпийского года он трудился над режиссерским сценарием фильма «Зеленый фургон» (по книжке А. Козачинского), съемки которого предстояло начать в Одессе поздней осенью.
В Москве родились и растут его сыновья. Здесь живет его мама Нина Максимовна, в прошлом переводчица с немецкого, а в последние годы работник одного из московских НИИ, здесь живет его отец Семен Владимирович, ветеран войны, полковник в отставке.
Палящим июльским днем 1980 года Москва проводила его в последний путь.
Он был москвич по биографии и сердечной привязанности. В его песнях и ролях мелькают московские адреса: Большой Каретный (там он учился), 1-я Мещанская (ныне проспект Мира, в доме № 126 прошли его детство и молодость), метро «Таганская» (адрес его театра), Сокольники в сериале «Место встречи изменить нельзя». Он любил Москву, но ее поэтом не стал, в отличие, например, от Булата Окуджавы, — в своих песнях он пел «глубинку». Его киногерои, за редким исключением, кочевали по стране.
В сердцевине зрелой любви Высоцкого к родному городу, как у всех москвичей его поколения, жило воспоминание о невозвратном. О Москве до градостроительного бума 50-х годов, еще не поглотившего окрестных деревень, еще не перекроенной широченными магистралями, еще не выстрелившей вертикалями «высоток» и башен-новостроек. О булыжной Москве тихих улочек и громыхающих трамваев. О московских дворах, где многие поколения проходили начальную школу коллективной этики, где неведомыми путями формировался инстинкт причастности к некоей общности, той, что шире семейного круга,— к общности дома, улицы, города, общности страны. Здесь пели, дрались, соревновались, гоняли голубей, спорили до хрипоты. Здесь чтили силу и талант веселья. Здесь завязывались дружбы и распускались бледные цветы первого чувства. В московском дворе Владимир Высоцкий мог научиться азам великодушия и сострадания, но и преклонению перед силой, мужественностью, решимостью.
Когда началась война, Высоцкий был малышом. Ушли воевать его близкие: отец — связистом — в танковые войска, дядя — в артиллерию. Вместе с матерью он уехал в город Бузулук.
Причастность к народной судьбе закрепила детские впечатления, конечно же, неполные, смазанные, отрывочные. С возрастом они обострили страсть и боль его военных ролей и песен. Когда кончилась война, к невинным, полусознательным переживаниям добавились рассказы участников — отца и дяди. С годами их обогатило узнанное из книг и фильмов.
Первой послевоенной осенью он пошел в школу.
По-видимому, именно двор стал свидетелем его первых «исполнительских» триумфов. Однако пойти после школы прямехонько в актерский вуз было боязно. Да и дома этого не хотели: Высоцкий вышел из среды, где в особой чести были положительное знание, реальное дело. Он поступил в МИСИ и... ушел с первого курса: школьные и дворовые «представления» сделали свое. В 1956—1960 годах он учился в Школе-студии МХАТ. Его мастером был Павел Владимирович Массальский.
Мхатовское — музыка полутонов, кружево потаенных и бесшумных психологических ходов, «спрятанная» условность сценического поведения — как-то плохо вяжется с актерским обликом Высоцкого, каким он выявился в образах летчика Янга в «Добром человеке из Сезуана», Хлопуши в «Пугачеве», Маяковского в спектакле «Послушайте!», Брусенцова и Бенгальского-Коваленко в фильмах «Служили два товарища» и «Опасные гастроли».
Время, когда Высоцкий начинал приобщаться к театру, поощряло открытые, энергичные актерские проявления, рассчитанные на незамедлительный эмоциональный отклик.
Художественная жизнь бурлила. В студенческих аудиториях, в Политехническом музее, у недавно сооруженного памятника Маяковскому новые поэты читали свои стихи: Слуцкий, Межиров, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский. Город переживал прилив великой влюбленности в поэзию.
